"Морис Симашко. Искупление дабира (требует вычитки)" - читать интересную книгу автора

на невидимой цепи он среди людей и давно уже перестал дергать ее. Агай
-- великий воспитатель, и с семи лет султан на его попечении.
Шепчутся все по стенам и нишам. Двурогие и однорогие эмиры расправляют
одежды, оставляя правые руки на перевязях.
Локти у них торчат углами, словно волчьи клыки Новый вазир Абу-л-Ганаим
далеко вперед вытягивает шею. Султан слушает и смотрит в узкую прорезь окна
под потолком. Там видно небо.
Красные, фиолетовые, голубые тени возникают на ай-ване. Лишь младшие
жены эмиров здесь по древнему правилу. Глухо закрыты лица персиянок, у
остальных же, по туркменскому обычаю, высится золотой борик на голове, и
только рот с подбородком ограждены "платком молчания". В единый ряд
сливаются они: широкая золотая полоса сверху, красная -- снизу, и полоска
неживой китайской пудры между ними. Ровная исфаганская линия бровей
прочерчена через весь ряд. И только глаза искрятся будто специально для
Магриби, чтобы сравнил их с ширазскими звездами.
Шахар-хадим появляется из вырезанных сердцем ворот, и люди гарема
простилают особый ковер к тахту Кивает от золотой решетки строгая хаджиба
Айша-ха-нум Прислужники сдвигают "занавес скромности", чтобы оградить хатун
от мужских взглядов. Но лишь чуть подвинув его, они подвязывают шнуры. В
Исфагаие занавес закрывался до половины ..
Знак хатун проявляется сразу. Будто громом раскалывает тишину ожидания.
Миллионами искр рассыпаются звезды на айване. С вытянутой шеей так и
остается новый вазир. Эмиры забывают о локтях, и руки их сами собой
прижимаются к телу. В вечном изумлении открыт рот у султана. А грозный гул
из неведомых глубин то нарастает, то укатывается в бесконечность.
И только когда возникает хатун, замечает он, что сам тоже делается
другим. Все уже не такое, как было до ее прихода: тело, руки, дыхание.
Невольно опускает он глаза, не в силах смотреть на нее, стыдясь божьего
совершенства. Именно в такую минуту закрыл Пророк им лица.
Чуть поведя плечом в сторону султана, садится она рядом и смотрит
сверху на эмиров. От четких маленьких ушей до подбородка открыто лицо у нее,
а вместо бори-ка -- узкий обруч. Нечто необычное ощущается вокруг.
273


И вправду свет струится от рук и лица у младшей жены султана. Все
потускнело, и одна она сияет сейчас в мире. Первый сказавший о луне и
женщине был воистину поэт.
Грех или не грех такая великая красота? Она не вызывает, подобно Рей,
плотских порывов, и как абсолютное творение бога -- маленькая Тюрчанка на
троне. Потому, быть может, и опускаются глаза, что нельзя подсматривать в
доме у Творца...
Один за другим под ее взглядом отставляют локти эмиры. Потом она
смотрит в сторону налимов, и немеют те перед неведомым светом. Но из прочих
выделяет его хатун. Лишь черточка бровей надламывается у нее, и чувствует
он, как в постыдной радости пламенеет лицо. С подозрением глядит на него
Абу-л-Ганаим, вазир...
Разносят мороженое на серебряных подставках маль-чики-гуламы. Белыми и