"Морис Симашко. Искупление дабира (требует вычитки)" - читать интересную книгу автора

за днем видел он, как отточенная яркость кетменя входит в податливое тело.
Растерянный, ослепленный прозрением, слышал он, как хрустит песок от шагов
уходящего...
Зловонием исходила земля. Перед старым каналом стоял он теперь, куда
стекает все мерзкое и гнойное, извергнутое людьми. Зачем он пришел сюда?..
О гябрских женщинах говорил там, в горах, что-то большегубый фидаи.
Здесь, в развалинах, их капище, а в рабаде он встретил вчера ту, что была с
ним в заоблачном сне. Уткнувшись ей в грудь, плакал он когда-то, и пахло от
нее по-земному.
С ней, как и с человеком, давшим ему хлеб, которого
271


он хочет убить. Все наоборот в этом мире, где днем сияет солнце, а
ночью загораются звезды. Насилие в основе всего. Зло за добро тут плата, а
от хлеба ненависть. Правда -- в другом мире...
Ворота к гябрам были перед ним Играла музыка, и костер горел в
сгустившейся тьме ..

IV. СУД ИМАМА ОМАРА

Все тут под знаком хатун, но цвет или форма неуловимы. Нарастающий гул
подавляет прочие звуки мира. Он и сейчас слышится, этот гул, словно миллионы
копыт бьют в черствую корку земли, разбивая ее, сотрясая до основания.
Только свет, исходящий от хатун, осязаем.
Из века в век стихи о луне, и без смысла употребляется сравнение с ней
женщины. Но все видевшие говорят про некий свет, излучаемый тюркской женой
султана. На базарах шепчут батиниты, что от дьявола такое свечение в доме
Сельджуков.
Приемный зал у хатун здесь проще, чем в Исфагане. Зато подальше от
багдадских законников-факихов и ближе к туранским шаманам-баксы. Тахт ее в
Мерве на одной высоте с тахтом Величайшего Султана, что положено не ей, а
только старшей жене.
На разные голоса призывают божье благословение надимы у стены, и его
возглас на своем месте среди них. Каждого слышно в отдельности, а все сообща
являют необходимую гармонию. Хаджиб Дома, проверяющий всякий раз их умение,
имеет тончайший слух.
В последний раз смотрят подручные хаджиба, все ли на местах, по форме
ли одеты. Он быстро подбирает ноги в грубошерстных чулках -- джурабах,
которые не сменил, идя от гябров. Не для султанского приема эти чулки. Зато
халат на нем, как установлено: ярко-синий, с вышитыми серебром луной и
звездами.
На свой особый тахт всходит Величайший Султан, и будто в сломанный
карнай пытается кто-то выдуть мелодию. Сверкание клыча над миром осталось
ему от отца Алп-Арслана. Но нет более хрупкого металла, чем сталь. Знак
султана рассыпается на крупные бесформенные осколки...
Ясно выговаривает султан формулу бога и Посланника. Три зубчатых рога
на золотой короне Кеев покачиваются в такт свидетельству. Могучи тело и
руки, но некая печаль тления в зеленых глазах Малик-шаха. Будто
272