"Жорж Сименон. Пассажир "Полярной лилии"" - читать интересную книгу автора

рыдание. Терпение Петерсена иссякло.
- Ступайте! - буркнул он. - Идите достаивать вахту. Надеюсь, свежий
воздух пойдет вам на пользу.
Капитану хотелось, чтобы Вринс не подчинился. Он следил за ним
краем глаза. Но молодой человек повернулся кругом и вышел.
Оставшись один, Петерсен поднял листок, где поставил точки и тире,
разгладил его, потом опять скомкал и швырнул в мусорную корзину.
Вечером, за едой, Катя Шторм дважды попросила у капитана прикурить
и все время заговаривала с ним о пейзажах, которыми любовалась в пути.
Йеннингс, полицейский из Ставангера, сам попросил кормить его
отдельно, так что в конце стола по-прежнему сидела все та же горсточка
людей, за спиной которых, робко улыбаясь, мелькал блондин стюард в
белой куртке.
На месте хозяина сидел капитан, справа от него Катя Шторм, рядом с
нею - Эвйен, напротив нее - Шутрингер.
Когда девушка молчала, за едой подчас вообще не
возникало разговоров. Потом оставалось лишь одно: доплестись до
салона, где - это уже стало традицией - кофе разливала немка. Стюард
только подавал кофейник и чашки.
- А когда начнутся настоящие морозы? Ответил на вопрос Эвйен:
- В такое время Года особенно холодно не бывает: минус двенадцать
на широте Лофотен, семнадцать-восемнадцать - в Ледовитом океане.
Петерсен с досадой отметил, что на Эвйена тоже действует общество
Кати. Это было тем более необычно, что ему случалось за целый рейс не
обменяться ни словом с соседями, которые недоуменно поглядывали на
этого холодного господина с размеренными движениями и серыми, как
море, глазами, способного проводить долгие часы на палубе или в
салоне, не шевелясь и уставясь в одну точку.
"Неужели все до одного начнут увиваться за нею?" - думал капитан,
поглядывая на Шутрингера.
Но бритоголовый немец, который последние два дня выходил к столу в
свитере, продолжал есть с основательностью, граничащей с обжорством.
Среди копченостей, подаваемых каждый вечер, был язык - без
сомнения, любимое блюдо немца: он каждый раз отрезал себе чуть ли не
десять кусков да еще намазывал маслом. К тому же куски он отмахивал
такой толщины, что стюард то и дело с беспокойством поглядывал на
капитана, словно предупреждая: "Эдак нам до конца рейса не дотянуть!"
Когда Петерсен поднялся, Катя спросила:
- Есть новости насчет пассажира, который прыгнул за борт в
Ставангере? Бергенская полиция, должно быть, в курсе...
Капитан посмотрел ей в глаза и, наверное, смотрел слишком долго: он
заметил, что Эвйен отвернулся. Значит, прочел в его взгляде
подозрение.
Катя, однако, и бровью не повела. В зубах девушки торчал ее чуть ли
не тридцатисантиметровый мундштук. Она в самом деле была ослепительна!
Как объяснить чувственность, которую излучало все ее существо и
атмосфера которой окружала ее? И главное, как примирить это с детским
выражением лица?
А ведь Катя, действительно, казалась ребенком. Но уже испорченным
ребенком. Вернее: невинным, но уже испорченным.