"Жорж Сименон. Письмо следователю" - читать интересную книгу автора

я ее знаю, она, конечно, беспокоилась насчет своего туалета и советовалась
с моей женой. Голову готов прозакладывать, она раз двадцать повторила:
- Я так боюсь ему навредить!
Не сомневаюсь, что именно моя жена посоветовала ей надеть узкий белый
кружевной воротничок, чтобы наряд ее не выглядел слишком траурным и
присяжные не вообразили, что их хотят разжалобить.
Войдя, мать не заплакала - вы сами это видели, поскольку сидели в
четвертом ряду, недалеко от дверей в свидетельскую комнату. Все, что
говорилось и писалось по этому поводу, - ложь. Вот уже много лет мать лечит
глаза - они у нее постоянно слезятся. Она очень плохо видит, но упрямо не
носит очков под тем предлогом, что чем больше к ним привыкаешь, тем сильней
они должны становиться, и так, пока совсем не ослепнешь. Мать натолкнулась
на группу молодых стажеров, загораживавших проход: газеты утверждали потом,
что "она спотыкалась от горя и позора".
Нет, комедию ломала не она, а другие, прежде всего председатель:
привстав с кресла, словно выражая ей глубокое сочувствие, он бросил
судебному исполнителю традиционное:
- Подайте свидетельнице стул.
Затаившая дыхание толпа, вытянутые шеи, расширенные от любопытства
глаза - и все это лишь затем, чтобы взглянуть на несчастную женщину, задать
ей нелепые, более того - совершенно бесполезные вопросы.
- Суд приносит вам извинения, мадам, за то, что вынужден подвергнуть
вас такому испытанию. Мы просим вас собраться с силами и сохранять
спокойствие.
В мою сторону мать не смотрела. Она не знала, где я. Ей было стыдно.
Нет, не за меня, как полагали журналисты: ей было стыдно, что на нее
устремлены взгляды целой толпы, что она, всегда считавшая себя мелкой
сошкой, доставляет столько хлопот таким важным лицам. Я неплохо знаю свою
мать - она всерьез верила, что доставляет кому-то хлопоты.
Вот почему она не решилась ни заплакать, ни поднять глаза.
Не помню, какие уж там вопросы заданы были ей вначале.
Подчеркиваю эту деталь. Мне не известно, похожи ли на меня другие
подсудимые. Я же иногда прямо-таки силой заставлял себя слушать собственное
дело. Не потому ли, что вся эта комедия имеет так мало общего с подлинной
жизнью?
Много раз во время допроса свидетелей или перепалок между мэтром
Габриэлем и товарищем прокурора (мэтр Габриэль подмигиванием предупреждал
журналистов о приближении очередной схватки), - повторяю, мне много раз
случалось забывать, где я, и чуть ли не полчаса всматриваться в чье-нибудь
лицо или просто в игру света и тени на противоположной стене.
Однажды мне вздумалось пересчитать присутствующих. На это ушло время
целого заседания: я сбивался и начинал сначала. В зале оказалось, вместе с
конвоем, четыреста двадцать два человека. Эти четыреста двадцать два
человека и глазели в то утро на мою мать, когда председатель по настоянию
мэтра Габриэля осведомился:
- Не болел ли ваш сын в детстве менингитом?
Как будто ради этого стоило вызывать ее из Вандеи!
А ведь вопрос был задан таким тоном, словно в этой детали суть всего
разбирательства, ключ к загадке. Я раскусил трюк, господин следователь. Да,
трюк. Оба противника - обвинитель и защитник - постоянно придумывают такие