"Жорж Сименон. Письмо следователю" - читать интересную книгу автораприсутствовал снег, чаще - сухой мороз.
А вот с тем годом - последним, господин следователь! - связываются у меня исключительно пасмурные дни, лампы, с самого утра горящие в учреждениях, черная от дождя мостовая, черные, ветреные, слишком ранние вечера, редкие огни, придающие провинциальному городу такой заурядный и унылый вид. Тогда это напоминало мне Кан. Но мне было некогда погружаться в прошлое. Я жил в таком напряжении, что и теперь спрашиваю себя: как выдержал хотя бы физически и, главное, как те, с кем я общался, могли не понять, что со мною творится? Как люди, встречая и провожая меня взглядами, могли не догадаться, что я переживаю совершенно особый момент в своей жизни? Неужели никто не замечал этого? Арманда, например, не раз поглядывала на меня с любопытством и беспокойством. Нет, ее беспокоила не моя судьба; она беспокоилась потому, что не любит ничего непонятного, инстинктивно отвергает все, угрожающее нарушить порядок, который она установила вокруг себя. Мне по-прежнему везло. В те дни у нас почти одновременно вспыхнули две эпидемии - гриппа и скарлатины, с утра до вечера, а подчас и с вечера до утра не дававшие мне перевести дух. Моя приемная ни на минуту не пустела. Под стеклянным навесом крыльца вечно жался к стене десяток сочащихся водой зонтиков, паркет пестрил грязными следами мокрых ног. Безостановочно звонил телефон. Приятели и пациенты половчей проникали в дом через подъезд: их незаметно вводили ко мне в перерывах между двумя очередными больными. Но я весело справлялся с навалившейся на меня работой: мне нужна была эта лихорадка - она оправдывала мое возбужденное состояние. мне этого было достаточно. Я нарочно шумел, чтобы она слышала меня и постоянно ощущала мое присутствие. Бреясь по утрам, я что-нибудь напевал и она так хорошо все понимала, что через несколько секунд в свой черед начинала напевать у себя в комнате. Но даю голову на отсечение: мать тоже разгадала наш маневр. Она не сказала ни слова. Ничем себя не выдала. Правда, у нее не было оснований любить Арманду. Напротив... Впрочем, не слишком ли бестактно развивать мои предположения, допуская, что она внутренне ликовала по мере того, как в ней зрели некоторые догадки? Во всяком случае, позднее мне стало известно - мать сама в этом призналась, - что она все поняла уже на второй или третий день, и я не без смущения думаю; теперь о том, что вещи, которые я, казалось, хранил в глубокой тайне и которые извиняет только любовь, происходили на глазах у проницательного, хотя и молчаливого свидетеля. На третий день утром, пока я вел прием, Арманда сама свезла Мартину на такси к г-же Дебер, у которой подыскала комнату с кухней. Второй день! Третий! Каждый тянулся для меня невыносимо долго. И хотя с тех пор прошел лишь год, все это представляется мне бесконечно далеким. Более далеким, например, чем дифтерит у моей дочери и женитьба на Арманде десять лет назад, потому что за эти десять лет не произошло ничего существенного. Напротив, для нас с Мартиной мир менялся от часа к часу, события развивались с такой быстротой, что мы не всегда успевали вводить друг друга в курс происходящего и подмечать перемены в нас самих. |
|
|