"Жорж Сименон. Я вспоминаю" - читать интересную книгу автора

оденет тебя и тоже туда пойдет. Мы обязаны отмечаться в комиссариате
каждый день и не имеем права выезжать за пределы коммуны. Почему? Потому
что мы бельгийцы.
Иностранцы, лица без подданства и евреи считаются подозрительными
лицами.
Чтобы купить тебе молока, нужна карточка. Хлеб, сахар, мясо, масло
только по карточкам.
В Германии два миллиона заключенных мучаются от голода и холода. В
мире - миллионы безработных: На Лондон и другие крупные английские
города каждую ночь сбрасывается около тысячи тонн зажигательных и
фугасных бомб. В морях корабли охотятся друг за другом и топят друг
друга.
Продовольственные нормы сократились настолько, что из-за недоедания
тысячи детей гибнут от малейшей болячки или на всю жизнь остаются
калеками. Люди отнюдь не бедные - и те ходят дома в пальто: нет ни угля,
ни дров.

* Названа так в честь Эрнеста, герцога Баварского, принявшего
духовный сан и бывшего в 1581-1584 гг епископом Льежским

И все-таки каждый как ни в чем не бывало устраивает свои дела,
обмозговывает свои повседневные заботы.
Быть может, когда ты вырастешь, об этой войне будут говорить как о
самой грандиозной в истории человечества (вечно так говорят, а потом
ухитряются учинить нечто еще похлеще).
Сегодня мы в Фонтене.
Может быть, завтра нас вышлют отсюда в Бельгию, в Польшу, в Африку.
Дадут двадцать четыре часа на сборы, разрешат взять пятьдесят
килограммов багажа, и все, что стоило нам таких усилий, останется
позади.
Целые народы перегоняют с места на место. Людей тасуют по расовому
признаку. Одних отправляют сюда, других - туда на том основании, что
они, мол, евреи или коммунисты.
Не исключено, что скоро белокурых будут селить с белокурыми,
черноглазых - с черноглазыми, высоких отдельно, коротышек опять-таки
отдельно.
Неслыханно! Бедная моя мама двадцать лет страдала, думая о возможной
войне. Она пережила их две. И это еще не конец. И ничего не меняется.
Держу пари: спроси кто-нибудь у моей матери, какой день был самым
тяжелым в ее жизни, она не назовет ни август 1914 года, ни дату
прошлогодней бомбежки, когда разнесло ее дом, ни даже смерть отца.
Самое тяжелое ее воспоминание - это воскресенье, о котором я веду
речь. Квартирка над лавкой Сесьона. По улице шествуют ряженые. Комната
набита родственниками: сестры, невестки, братья, девери наклоняются над
моей кроваткой. Валери притулилась в углу.
Наконец появляется моя бабка - для такого случая она снизошла до
того, что перешла мосты. Все смолкают. У бабки каменное лицо. Она
брезгливо осматривает ребенка.
Наконец пугающе спокойный голос изрекает неподлежащий обжалованию
приговор: