"Жорж Сименон. Плюшевый мишка" - читать интересную книгу автора

это был портрет отца, чиновника, о котором упоминал за столом Давид:
довольно полный, грузный мужчина, волосы ежиком, седеющие усы, на животе
цепочка от часов, увешанная брелоками.
Многие, останавливаясь перед этим портретом, думали, что узнают, кто
это, и называли какое-нибудь имя - каждый раз другое, но неизменно
принадлежащее одному из политических деятелей начала века.
Но если его отец и занимался политикой, об этом знал только узкий
круг посвященных в Версале, да и обязан был отец своей преходящей
известностью скандальной истории.
Он был чиновником до мозга костей, но притом и франкмасоном, да еще в
те времена, когда это слово заставляло некоторых трепетать. Он был пылким
вольнодумцем.
Это правда, что он хотел видеть сына врачом. Врачом или адвокатом.
Врачом - чтобы он облегчал страдания бедных. Адвокатом - чтобы он их
защищал.
Он не предвидел ни улицы Анри-Мартэн, ни блестящей клиники на Липовой
улице. Мог ли его утешить Институт материнства в Пор-Рояле?
У Шабо была всего лишь одна фотография матери; она еще жила в
Версале, в той же квартире, где он родился; снялась она молодой девушкой,
и если он сберег этот снимок, то лишь ради прически и платья по моде тех
лет.
Она была дочерью аптекаря. Аптека существовала и сейчас, слегка
модернизированная, на одной из тихих и плохо освещенных улиц Версаля.
Отец его вышел из крестьян и гордился этим. У него был звучный голос,
голос Жореса, как он любил повторять, и сам он был страстным поклонником
Жореса. Женился он поздно. Когда у него родился сын, он занимал должность
начальника канцелярии префектуры Сены-и-Уазы, а вскоре стал инспектором
школ департамента.
Что же тогда случилось? Жан Шабо смутно помнил то время, когда его
отец был жизнерадостным здоровяком и отстаивал свои политические взгляды,
стуча по столу кулаком.
Францию раздирал надвое религиозный вопрос. Действительно ли Огюст
Шабо взял на себя опасный почин, и, как говорили, без ведома своего
начальства, и даже наперекор ему?
Мрачное, тревожное время переживала семья в маленькой квартирке по
улице Бертье, из окон которой были видны стены дворцового парка.
Десятилетний мальчик слышал разговоры о дисциплинарном суде, о
лжесвидетельстве, о подделке документов. Они пережили нечто подобное делу
Дрейфуса в мелком масштабе, и однажды вечером он увидел, как его отец,
воротясь домой, рухнул в кресло; с тех пор он, можно сказать, не покидал
его никогда.
Это было вольтеровское кресло, оно стояло у окна, и кожа на нем была
покрыта трещинками, подобно географической карте.
Восемь лет отец с утра до вечера оставался в этом кресле; он не
пускал к себе врачей, отказался выходить из дому, отказался от встреч со
старыми друзьями.
Его отрешили от должности, и он не желал больше ничего знать об этом
мире.
Но он продолжал есть и пить вино. Он не похудел, но его лицо
приобрело восковой оттенок, ноги распухли, шея с каждым годом все больше