"Дэн Симмонс. Гамбиты (Утеха падали 1)" - читать интересную книгу автора

его волю.
Несколько лет назад, целую вечность назад, когда Сол был мальчишкой,
а дядя Моше обещал взять его на рыбалку на ферму под Краковом, Сол
выучился одному приему: прямо перед тем, как заснуть, он представлял себе
гладкий овальный камень, на котором записывал тот час и ту минуту, когда
ему надо было встать. Потом он мысленно бросал камень в прозрачную воду
пруда и смотрел, как тот опускается на дно. И всякий раз на следующее утро
он просыпался точно в назначенный час, бодрый и полный жизни; он дышал
прохладным воздухом и наслаждался предрассветной тишиной все то короткое и
хрупкое время, пока не проснутся брат и сестры и не нарушат почти
совершенное блаженство.
"Я буду жить". Сол крепко зажмурился и пристально смотрел, как камень
падает в прозрачной воде. Его снова затрясло, и он еще крепче вжался в
угол нар. В тысячный раз он попытался зарыться поглубже в этой соломенной
ямке. Когда рядом сидели старый пан Шиструк и этот парень, Ибрагим, было
получше, но Ибрагима застрелили на шахте, а пан Шиструк два дня назад упал
в каменоломне и отказался встать, даже когда Глюк, командир эсэсовцев,
спустил на него собаку. Старик почти весело, хоть и слабо, взмахнул тонкой
рукой, прощаясь с оцепеневшими заключенными, и тут немецкая овчарка
вцепилась ему в горло.
"Я буду жить". В этой мысли ритм был сильнее самих слов, сильнее
любого языка. Эта мысль шла контрапунктом всему, что Сол видел и испытал
за пять месяцев в лагере. "Я буду жить". От этой мысли шел свет и тепло,
пересиливавшие страх перед холодной, головокружительной пропастью, которая
все грозила разверзнуться внутри и поглотить его. Пропасть вроде того рва.
Сол видел его. Он и другие рядом с ним забрасывали комьями холодной земли
еще теплые тела; некоторые из них продолжали шевелиться: ребенок слабо
двигал рукой, как будто махал кому-то на станции или метался во сне - а
они кидали лопатами эти комья и разбрасывали известь из неподъемно тяжелых
мешков. Охранник-эсэсовец сидел на краю рва и болтал ногами, его белые
мягкие руки лежали на черной стали автоматного ствола, на шершавой щеке
белел кусочек пластыря, видно, порезался, когда брился, но порез уже
заживал; а белые обнаженные тела слабо шевелились, и Сол засыпал ров
комьями грязи, и глаза его были красными от облака извести, висевшего в
зимнем воздухе, как меловой туман.
"Я буду жить". Сол сосредоточился на мощи этого ритма и перестал
обращать внимание на свои дрожащие руки и ноги. Двумя ярусами выше его нар
кто-то зарыдал в ночи. Сол чувствовал, как вши ползут по его рукам, по
ногам, разыскивая место, где его холодеющее тело было теплее всего. Он еще
плотнее сжался в комок, хотя понимал, что заставляет этих паразитов
двигаться - они подчинялись непреодолимому инстинкту, без мысли и логики:
выжить.
Камень опустился еще ниже, в лазурную глубь. Балансируя на грани сна,
Сол рассматривал грубо нацарапанные буквы. "Я буду жить".
Вдруг глаза Сола распахнулись; в голове мелькнула мысль, от которой
стало холоднее, чем от ветра, свистевшего сквозь неплотно прилегающую
раму. Третий четверг месяца. Он был почти уверен, что сегодня третий
четверг месяца. Они приходили по четвергам, в третий четверг. Но не
всегда. Может быть, в этот раз их не будет. Сол закрыл лицо согнутыми в
локтях руками и свернулся в еще более плотный клубок, как зародыш.