"Константин Михайлович Симонов. Далеко на востоке (Халхин-гольские записки) " - читать интересную книгу автора

стоявшие сзади нас, перекатились на бугор рядом с нами, и артиллеристы очень
быстро стали стрелять прямой наводкой по бежавшим в двухстах пятидесяти
метрах от нас и очень хорошо видимым на гребне холма японцам. Снаряды один
за другим попадали в самую гущу их. Кто-то еще бежал вперед, падал, опять
бежал, наконец все упали.
Может быть, мне показалось это, но у меня до сих пор сохранилось
ощущение, что я видел, как снаряд угодил прямым попаданием в одного из
японцев. Может быть, на самом деле снаряд разорвался у него под ногами, но я
видел, как человек, который только что был, вдруг на моих глазах исчез.
Через полчаса мы уже были на той сопочке, по которой стреляли наши
пушки. Пушки катились дальше, пехота шла дальше, и к вечеру вся Песчаная
высота была занята. Мы ночевали на ней среди многочисленных еще не убранных
трупов, среди остатков чужой рухляди - вееров, бумаг, котелков, крошечных
мешочков с маленькими японскими галетами, связок тоже крошечной сушеной
рыбы - и среди того странного, как говорили тогда, "японского", запаха,
который на самом деле был запахом креозота: японцы дезинфицировали им свои
окопы.
На следующее утро мы на танке (иначе проехать было нельзя) перебрались
на другой участок, где брали последнюю сопку. Перебирались мы по открытому
месту, ибо между полком, где мы были, и полком, в который мы ехали, была
сопка с японцами, все кругом простреливалось, и, если не ехать прямо, нужно
было обходить где-то очень далеко, по большому кольцу наших войск,
замыкавшему окруженных японцев.
Никакого ощущения от пребывания в танке, кроме ощущения грохота и
многочисленных ушибов, я не испытал. Я был куда-то запихнут, и кто-то
полусидел на мне, и я ничего никоим образом не мог видеть. В однообразный
рев и грохот танка врывались еще какие-то грохоты. Когда мы приехали,
выяснилось, что нас по дороге обстреливала артиллерия, но все сошло
благополучно.
У этой последней сопки мы провели почти весь следующий день. Наконец
она была взята. Мы пошли по окопам, буквально забитым телами убитых японцев.
Я никогда потом не видел такого количества трупов в окопах. Видимо, сюда
сползлось все, что могло сползтись. Это была самая последняя точка
организованного сопротивления. Очень много было исколотых штыками. Было
очень много ходов сообщения, окопов, блиндажей. Вся сопка была изрезана ими
вдоль и поперек.
Кое-где еще раздавались выстрелы. Это доколачивали последних
отстреливавшихся в блиндажах японцев. Потом при нас из песчаной норы вдруг
вылез японец с поднятыми руками, с окровавленными и кое-как обмотанными
бинтами лицом и шеей. Какой-то боец скинул с плеча винтовку и бросился на
японца со штыком. Его остановили.
- Они только пять минут назад нашего командира роты убили - вот так, с
поднятыми руками вышли! - кричал боец и рвался к японцу.
Его все-таки удержали, а кто-то сказал, что действительно здесь вот
пять минут назад убили командира роты - так же вот вышли с поднятыми руками
и убили!
Мы продолжали ходить по окопам, и я нервничал оттого, что так и не
получил нагана и у меня не было никакого оружия. Тут, наверное, было все
вместе взятое: и страх, что вдруг откуда-то выскочит на меня японец, а я
ничего не смогу сделать, и просто мальчишеское желание идти с наганом в