"Константин Михайлович Симонов. Далеко на востоке (Халхин-гольские записки) " - читать интересную книгу автора

Как-то не сразу я заметил убитых японцев. Их было много: несколько
лежало в круглых окопах в стороне, несколько - прямо на высотке, довольно
много трупов лежало внизу, под холмом, - видимо, их уже свалили туда,
вытащив из окопов.
Потом я заметил и наших. Лица их и головы были закрыты шинелями. Их
лежало пять или шесть человек на горушке. Я думал сначала, что они отдыхают.
Меня удивило только, какие у них длинные ноги. Оказалось, что это лежали
мертвые. Потом подошел танк и привез еще одного убитого - командира роты.
Его завезли на командный пункт полка, - сняли с брони, положили на землю, а
танкисты быстро уехали заправляться.
Не помню точно всего, что было в этот день, и боюсь спутать, что было в
этот, и что в следующий, и еще через день. Все эти три дня у меня как-то
сошлись в один.
Ставский постоянно сам интересовался происходящим и в то же время не
уставал мне объяснять, что, где, как и почему, причем ни чуточки не
иронизировал над моей неопытностью, а все объяснял всерьез и досконально.
Надвигалась ночь. Примостились спать в мелких кустиках возле окопов. Я
сдуру поехал без шинели. Ставский отдал мне свою плащ-палатку и при этом
как-то особенно заботливо укрыл меня. Спал я крепко, но недолго, наверное
часа два. Проснулся до рассвета и увидел, что устроился неудачно: то, что я
принял за кочку, были ноги полузасыпанного землей японского солдата; от
трупа шел запах; может быть, от него я и проснулся. Я перелег, но заснуть
уже не мог.
Чуть рассвело, началось наступление. Мы перебрались на командный пункт
батальона. Это был тоже маленький холмик о японскими окопами. Было тесно,
потому что было много народу, Сюда же пришел комиссар дивизии - худощавый,
южного типа человек, отчаянно мучившийся приступом язвы. Он был совершенно
белый. Видно было, как ему плохо. Он все время интересовался боем и даже
отдавал приказания, но у меня было такое чувство, что ему не до этого, не до
боя и не до опасности, что боль, которая его мучает, сильнее.
Отсюда до ближайшей сопочки было метров двести. По ней вели огонь наши
пушки. Сопочка эта мешала подходу к высоте. Ожидали, когда ее займут, чтобы
начать штурм большой высоты.
Мы все время следили за этой сопочкой, а японцы оттуда все время
обстреливали командный пункт нашего батальона. Пули проходили над козырьком
окопа, а иногда закапывались в землю. Кто-то, слишком далеко высунувшийся,
был убит наповал. Его отнесли назад и, как и у тех, раньше убитых, шинелью
накрыли ему голову,
Я от времени до времени немножко высовывался, стараясь как можно глубже
надвинуть на лоб каску и таким образом до минимума сокращая незащищенное
расстояние между краем каски и глазами. Мне казалось, что так все-таки менее
страшно, а смотреть постоянно хотелось.
Вдруг Ставский закричал:
- Смотри, смотри!
Я высунулся: из окопов, на вершине маленькой сопочки, один за другим
выскакивали - их было довольно много - японцы и бежали через гребень сопки
назад, к седловине, к большой сопке. Видимо, они выскочили, не выдержав
огня, а может быть, получив приказ отступить на главную сопку. Во всяком
случае, они один за другим выскакивали и бежали назад.
Комиссар дивизии не своим голосом закричал что-то, и две пушки,