"Константин Симонов. Воспоминания " - читать интересную книгу автора

идея им понравилась. Я волновался, не подведут ли они меня по какой-нибудь
случайности, успеют ли, но они полетели и все успели. Передали домой мою
записку, мои домашние купили у "Елисеева", где был тогда так называемый
"коммерческий магазин", все, что можно было найти сугубо отечественное,
вплоть до черного хлеба, любительской колбасы, селедки и калачей. Летчики
взяли эту посылку на следующий день на рассвете в самолет, и на второй день
все это оказалось в Париже. За несколько часов до ужина "московские харчи"
были уже на квартире у Бунина.
Бунин был в добром настроении. Пожалуй, все это его немножко тронуло и
показалось забавным. А кроме того, его просто радовало присутствие на столе
черного хлеба, калачей, селедки, любительской и копченой колбасы - всей этой
полузабытой, особенно за годы войны, русской еды. Помню, как он ел эту
любительскую колбасу и, смеясь, приговаривал: "Да, хороша большевистская
колбаска!.."
В тот вечер у Бунина в гостях были поэт и критик Георгий Адамович, один
из самых умных литературных людей эмиграции, и Тэффи. Все немножко выпили
московской водки, и она пела под гитару очень хорошо, чуть надтреснутым, но
обаятельным голосом. Ее голос был старше ее, она выглядела моложе. А в
голосе чувствовалась старческая трещинка. Она пела какие-то полуцыганские
романсы на слова Полонского [51], на неизвестную мне музыку. Да и этих
стихов Полонского я то ли раньше не знал, то ли не помнил.
Бунин попросил меня почитать стихи. Читал я довольно много и под конец
прочел из еще не напечатанной тогда поэмы "Несколько дней" главу [52],
связанную с моей недавней поездкой в Японию: "Я в эмигрантский дом попал, в
сочельник, в рождество". В этой главе шла речь о ночи под рождество в
эмигрантской семье, получившей советские паспорта. Главное место занимали
мои собственные мысли о родине, но вначале были, пожалуй, все-таки
рискованные для чтения в данных обстоятельствах строки о русской эмиграции.
Когда я прочел главу из поэмы, Бунин попросил меня прочесть еще что-нибудь,
я прочел одно или два стихотворения, и он только здесь, вдруг вернувшись к
поэме, сказал:
- Однако вы рискнули это читать мне!
- Да, Иван Алексеевич, рискнул.
- Рискованно, рискованно, нашего брата вы там не больно-то пощадили.
Очевидно, чтение этой главы все-таки зацепило его, хотя и не вывело из
того состояния добродушия и некоторой умиленности, которое было у него в тот
вечер.
Это была моя последняя длительная встреча с ним. После того мы виделись
и разговаривали еще раз, если но ошибаюсь, в книжной лавке. Я уезжал в
Москву, и он по-дружески простился со мной [53], напомнив о моем обещании
выяснить в Москве некоторые волновавшие его недоразумения с Гослитиздатом.
В связи с Буниным стоит упомянуть о двух моих разговорах с Адамовичем.
Первый раз я разговаривал с ним после ужина у Бунина. В тот вечер он пошел
проводить меня до гостиницы. А потом я был на юге Франции и, узнав, что мы с
ним соседи, зашел к нему повидаться, и мы проговорили несколько часов.
Адамович был близким другом Бунина и его жены. Кружок Бунина - Тэффи, при
тогдашней расстановке сил в старой эмиграции, оказался на ее правом фланге,
но при этом занимал непримиримые антинемецкие позиции. К этому кружку до
войны примыкал Алданов [54], сейчас собиравшийся вернуться из Америки. Для
него вопрос о сотрудничестве или несотрудничестве с немцами никогда