"Дарья Симонова, Елена Стринадкина. Пятнадцатый камень " - читать интересную книгу автора

но женская половина рукоплескала, и даже Муази не слишком противилась, когда
Гога приглашал ее синхронно повилять вместе с ним филейными частями. Когда
стихийная хореография утихла, Гогель со свойственным ему бесцеремонным
дружелюбием предложил Климу партию в бильярд. Через секунду он уже
озаботился преступной пустотой в тех рюмках, что попали в его поле зрения, а
еще через миг он уже читал Климу отрывок из своей новой поэмы, тщась
отыскать в новичке благодарного слушателя.
Слушатель излучал посильную благодарность, ненароком поинтересовавшись,
не заскучает ли... девушка Георгия. Не впервой Климу прикидываться идиотом в
интересах дела... Услышав, что речь идет о Лизхен, Собакин, закурив и
выпустив спесивую струйку дыма, взорвался целой театральный миниатюрой:
- Она мне не девушка! - покачал он строго длинным музыкальным
пальцем. - Это скорее я ее девушка, если сравнивать наши методы. Лизок
кремень! В погоне за счастьем не только слона на скаку остановит, а еще и
четвертует, освежует, запечет в мартеновской печи и подаст к столу! Я как-то
опрометчиво привел сюда Лизхен, дабы просто украсить ею один вечер, но
оглянуться не успел, как она по уши внедрилась в местный колорит... Лизок
закончила институт и хочет устроиться в жизни. Ей кажется, что лучший способ
это сделать - фланировать по лучшим домам и грациозно шнырять в поисках
добычи. Ей ведь что нужно: чтобы на работу халявную и денежную устроили или
любовницей к состоятельному человеку, а если уж ни то ни другое не светит,
тогда чтобы просто денег дали. А вообще, если бы она дурака не валяла, из
нее бы вышел толк. Но так это ж вкалывать надо, а вкалывать мы не любим!
Все последующее для Клима сливалось в цепочку пестрых кадров. Собакин
оттесняет Лизу с Квасницким от музыкального центра и хаотично диджействует с
диапазоном от рафинированного парижского танго до "Рамштайна"... Силя курит
сигару, а Мунасипов все настойчивей поглядывет на Лизу. Гогель безмятежно
переключается на Иду... Ему все равно, к какой даме льнуть, лишь бы она его
слушала. Его привычно, не слишком настойчиво отшивают. И Дольская в этом
смысле не исключение. Гогель, как дитя, тщетно пытающееся взобраться на
ледяную горку и неизменно соскальзывающее вниз, покорно низвергается с ее
равнодушной и смешливой приязни к окружающим...
Находясь в раздумьях о вчерашнем, Буров не спешил осознать сегодняшнее
и слиться со скорбящими. Однако, выходя из бильярдной, мельком приметил
некоторых из них. Стакан, который ранее держал в руках Гогель, перекочевал к
Эльвире, сам же Собакин, заменив его на бутылку водки, но, не выпустив
вожделенной рюмки, забился в кресло и тихонько попивал без закуски,
отупевшим взглядом обозревая действительность или, вернее, то, что вместо
нее нагоняли алкогольные пары. По лицу Лизхен, сидящей на диване, беззвучно
струились мутные ручейки из косметики и слез, от личины "материальной
девушки" не осталось и следа. Рядом на подлокотнике устроилась Ида. Она
выглядела спокойной как тот, кто еще не осознал происшедшего. Характерно,
что ее утешающие поглаживания Лизхен сопровождались одновременным
почесыванием Мураками, который невозмутимо возлежал у нее на коленях.
"Вся в этом", - то ли растроганно, то ли удивленно подумал Клим. Нона
обнимала конвульсивно рыдающую Марго, а Эля пыталась влить в жену усопшего
изрядную долю успокоительного. Вера Павловна застыла каменным изваянием
рядом, как лишняя деталь кем-то недописанной картины.
Клима к его великому облегчению проигнорировали, и он проскользнул на
кухню в поисках медитативного покоя. На тихой кухонной пристани Буров