"Лу Синь. Былое, Записки сумасшедшего (Повести и рассказы)" - читать интересную книгу автора

что было во времена длинноволосых: кто не сберег косы, потерял голову, а кто
сберег косу - сберег и голову.
Ци-цзинь и его жена не обучались грамоте и не могли понять всей глубины
подобных изречений, но они твердо знали: уж если так говорит господин Чжао,
значит, дело это чрезвычайной важности. Беда была неотвратимой, и они
почувствовали себя, как приговоренные к казни. В ушах у них продолжал гудеть
его голос, и они не смогли больше вымолвить ни слова.
- От поколения к поколению все хуже и хуже! - воспользовавшись
моментом, вставила бабушка и обратилась к Чжао: - Теперешние длинноволосые
остригают всем косы, и мужчины становятся похожими на монахов, не то
буддийских, не то даосских. А прежние длинноволосые разве так делали? Я
прожила на свете семьдесят девять лет, хватит с меня. Прежние длинноволосые
повязывали голову длинным куском красного шелка, который свисал донизу, до
самых пят. А у князя ихнего был желтый шелк и тоже свисал донизу, и красный
шелк, и желтый шелк... О! Хватит с меня! Я прожила на свете семьдесят девять
лет!
- Как же быть? Что станется со всей нашей семьей, со старыми да малыми?
Ведь он наш кормилец!.. - будто сама с собой заговорила жена Ци-цзиня,
вскочив с места.
- Тут ничего но поделаешь! - покачав головой, сказал Чжао. - Какое
наказание ждет того, у кого нет косы, в книгах написано совершенно ясно,
пункт за пунктом. А вот насчет семьи преступника там указаний нет.
Услыхав, что об этом даже в книгах написано, жена Ци-цзиня потеряла
всякую надежду. В припадке отчаяния она излила всю свою злость на мужа и,
тыча палочками прямо ему в нос, закричала:
- И поделом тебе, дохлятина! Как только начался переворот, я сразу
сказала: "Не гоняй лодку, не суйся в город!" Так нет, ему, видите ли, до
смерти понадобилось в город! Вот и доездился - там ему косу и остригли! А
коса-то была какая - черпая, как смоль, словно шелк блестела! Доигрался! На
кого стал похож? На монаха? Не поймешь, но то на буддийского, не то на
даосского! И поделом тебе, каторжнику! А нас-то зачем впутал? У-у,
дохлятина! Каторжник!
После прихода Чжао Седьмого крестьяне быстро покончили с едой и
собрались вокруг стола Ци-цзиня. Почувствовав себя как на сцене, да еще
участником такого отнюдь не блестящего зрелища, когда жена позорила его
перед всеми, Ци-цзинь поднял голову и медленно произнес:
- Сейчас-то ты вот как заговорила, а тогда...
- Ах ты, дохлятина! Каторжник!..
Отзывчивее всех оказалось сердце у вдовы Ба-и. Она стояла рядом с женой
Ци-цзиня, держа на руках годовалого ребенка, родившегося после смерти отца,
и наблюдала за общим оживлением.
- Да уж будет тебе, тетушка Ци-цзинь, - вступилась Ба-и. - Человек ведь
он! Не бог, не бессмертный. Как же мог он знать все наперед? Разве ты сама
тогда не говорила, что и без косы он не так уж безобразен. Да притом никаких
указаний от почтенного начальника еще не было...
Даже не дослушав, жена Ци-цзиня, которая давно уже пылала до самых
ушей, обернулась к вдове и, тыча палочками в нос ей, завопила:
- Ай-я! Вот ты какая, оказывается! Разве могла я сказать такую
глупость? Да я тогда целых три дня проплакала! Все видели! Даже Лю-цзинь,
этот чертенок, и та плакала!..