"Масахико Симада. Красивые души ("Канон, звучащий вечно" #2)" - читать интересную книгу автора

И тайванец, работавший у себя на родине учителем физики, и доминиканец,
бывший директор сигарной фабрики, уже нашли себе новую работу и втянулись в
суровую конкуренцию, чтобы получить от жизни больше, чем минимальную
зарплату.
Один Каору находился здесь только затем, чтобы восстановить отношения с
Фудзико.
Что касается любви, то в классе существовала жестокая конкуренция. Все
взгляды были направлены на тридцатилетнюю Молли, преподавательницу
английского. "Рыжие ирландки распутны по ночам", - ученики между собой
повторяли эту порнофразу и спорили, кому из них удастся заманить ее в
постель. Предполагалось, что это выйдет у самого молодого, Каору.
После занятий они отправлялись прямо на работу, а Каору ехал то в
университет, то на уроки вокала; иногда он ассистировал господину Маккараму
в театре, а иногда исступленно шатался по улицам Манхэттена, будто хотел их
завоевать. По дороге он встречал уличных артистов, останавливался, наблюдал
за ними, потом убегал, вспоминая о чем-то, смотрел на витрины; порой ему
слышалось, как кто-то окликает его, он оглядывался и, устав, спускался в
метро.
Каждый уикенд собиралась вечеринка - то в студии господина Маккарама,
то у мадам Попински. Каору уже не понимал, где он и что здесь делает, его
окутывал дым марихуаны, окружали разговоры о "милом" и "потрясном", он
купался в пивной пене и пузырьках шампанского. На этих вечеринках его
особенно раздражало, что приходилось постоянно объяснять кому-то, чем он
занимается и почему он здесь. К выражению лица и интонациям собеседника
прилагалось примечание: а вообще ты нам не очень-то и интересен. Он с трудом
понимал, о чем с ним говорят, а если и понимал, то не всегда мог поддержать
беседу, и за ним закрепилась слава человека, который вызывает только
недоумение. Но на любой вечеринке обязательно находились чокнутые, которым
он был интересен. Как-то один подошел к Каору - тот явно чувствовал себя не
в своей тарелке - и сказал с ухмылкой: "Если бы нам с тобой тут было хорошо,
многие бы ушли" - и удалился. Другая спросила его: "Тебя хоть когда-нибудь
приглашали на вечеринку, где был бы кто-то, кого тебе хотелось бы видеть?"
Мужик с сонными глазами заметил, указав пальцем на увлеченно
разговаривавших, улыбающихся людей: "Никто из них никого не слушает, а вон,
все улыбаются. Видно, считают остальных полными идиотами". Почему-то на
вечеринках Каору удавалось завести разговор только с настоящими чудиками.

Актеры, которых приглашали на роли в постановках господина Маккарама,
кривились и говорили гадости, непременно прибавляя что-нибудь вроде "ужасно"
или "чудовищно". От его пьес оставалось впечатление, будто все в мире: и
политика, и экономика, и обычная жизнь - пронизано ужасом, наполнено
враждебными замыслами. Каору играл роль Бога Смерти; одетый в белые одежды,
с белым гримом на лице, он обращался к гей-паре, пытавшейся совершить
двойное самоубийство, бормоча по-английски с японским акцентом: "Смертный
приговор должен быть отменен". Похожий на лунатика, не понимающий, зачем он
здесь и что он тут делает, Каору резко выделялся на фоне других персонажей.
Он всем своим видом воплощал нелепость этого театрального действа, может
быть, поэтому зрители и хихикали над ним.
Вечером после спектакля все исполнители, постановочная часть и
технический персонал собрались в ближайшем баре отметить премьеру. Там