"Масахико Симада. Красивые души ("Канон, звучащий вечно" #2)" - читать интересную книгу автора

мы опять не окажемся вместе и я не разочаруюсь в нем окончательно.
- Посмотри, он же сам пишет. - мужская сила иссякла, если появится тот,
кто найдет отклик в твоем сердце, следуй своему подлинному желанию.
Профессор настаивал, но мама говорила, что видит в нем хорошего соседа
и доброго приятеля, и старалась не обижать его. Ты, в свою очередь, любила и
уважала маминого друга, называла его потрясающим сэнсэем и считала своим
покровителем: он угощал тебя и покупал тебе платья. Ты унаследовала от мамы
силу и упрямство противостоять недостойным соблазнителям, а еще печальную
любовь к Каору.
Каору впервые появился перед мамой за три года до твоего рождения. Она
в то время изучала японскую литературу в аспирантуре Колумбийского
университета в Нью-Йорке. Однажды мамина подруга пригласила ее на цикл
концертов, которые устраивались в зале университета. В третьем концерте
должна была петь меццо-сопрано, известная по выступлениям в
Метрополитен-опере, но за неделю до концерта она попала в аварию и сломала
ногу, и ее заменили японским контртенором. Это был Каору.
Он исполнил всю объявленную программу. Пораженные точностью исполнения
зрители не жалели аплодисментов. А во втором отделении он пел в более
высоком диапазоне, чем вызвал восторженные возгласы слушателей. Его голос не
был мужским, более того, он вообще был не похож на голос человека. Он так
легко и свободно брал высокие ноты, что казалось, внутри у него -
синтезатор: нажмешь на клавишу - и зазвучит. Сам певец словно был
механизмом. Наверное, он казался американцам еще одним чудом японской
электроники, потому что один из зрителей восхищенно закричал: "Хайтек войс
мэйд ин джапан!"[2]
Голос Каору свел маму с ума. Он поверг в прах маминого кумира Фреди
Меркьюри, чьи записи она слушала на компакт-дисках. Ее сердце сжал в руках
этот японец. Он стоял перед ней и исполнял незатейливые песенки
двухсотлетней давности, произведения, где не было ни бита, ни крика. Не
успел концерт закончиться, как она выбежала из зала, купила цветы и
пристроилась к очереди в гримерку. Ей хотелось во что бы то ни стало хоть
одним словом выразить ему свой восторг. Подруга подшучивала над ней: "Ты
опять без ума от голубого".
Она вложила в букет записку со своим адресом и телефоном, может быть,
это и помогло, через три дня мама приняла приглашение Каору поужинать. Они
сидели друг напротив друга в итальянском ресторане на Четвертой улице, и
мама помнит, как от смущения паста застревала у нее в горле. Каору засыпал
маму вопросами. Где она родилась, где росла, почему изучает японскую
литературу, что собирается делать через два года, что любит в Америке, что
ненавидит, откуда родом ее японские предки - он задавал ей эти вопросы,
будто хотел проверить, насколько она подходит для той роли, в которой он
хотел ее видеть.
Когда они встретились во второй раз, Каору пригласил маму к себе в
номер и поцеловал. Она удивилась: "Так ты не гей?" - "Был бы геем, жилось бы
проще", - ответил он. Из жалости или нет, но мама ответила на желание Каору
и отдалась ему.
Только раз Каору назвал маму именем другой женщины. Он тут же
поправился и сделал вид, что ничего не произошло. Мама пристала к Каору с
расспросами, кому принадлежит это совсем не похожее на ее имя, но Каору не
проронил ни слова. Мама и сама забыла его, но ты уверена: Фудзико.