"Шесть мессий" - читать интересную книгу автора (Фрост Марк)

ГЛАВА 7

Охота за смертельно опасным китайцем началась бестолково и быстро сошла на нет. Непривычные к таким делам охранники, вызванные из тюрьмы Юмы, объясняли всем, кто соглашался их слушать, что им гораздо сподручнее иметь дело с преступниками, которые уже сидят за решеткой, поскольку те все равно оттуда никуда не денутся. То, что они знали о преследовании беглецов, могло уместиться на обратной стороне почтовой марки.

«Быки» и сыщики Пинкертона, пережившие «юмскую резню», как окрестили это событие вездесущие репортеры, были настолько ошарашены, растеряны, напуганы или взбешены, что собрать их в сплоченное, дееспособное подразделение смог бы разве что легендарный генерал Роберт Ли. А это был не тот человек, с которым хоть кто-то когда-то попытался бы сравнить шерифа Томми Баттерфильда.

В то утро шериф Томми оказался старшим из находившихся поблизости представителей власти. После того как ему показали место происшествия, у него голова пошла кругом. Винить Томми в том, что он добавил разброду, не стоило, скорее он просто не смог ему воспрепятствовать, и люди, нуждавшиеся в вожаке, но не получившие такового, разделились на дюжину групп, у каждой из которых имелось собственное представление о том, как нужно искать этого убийцу. Томми избрали шерифом на время — Аризона ожидала придания статуса штата, работала над расчисткой имиджа, чтобы привлечь серьезные деньги, и этот мягкотелый, недалекий, но беспринципный политикан, в жизни не стрелявший в человека, даже в порыве ярости, умел нравиться людям и привлекать симпатии, но никак не годился для того, чтобы вести их за собой в затруднительной ситуации.

Не помогло и то, что два выживших свидетеля не смогли прийти к общему мнению ни по одной характеристике убийцы, кроме того, что он орудовал мечом. Но как раз в это, невзирая на наличие отсеченной ноги и двух голов, поверить было труднее всего: за каким чертом взрослый человек в наши дни будет таскать с собой меч, когда с помощью современной технологии можно провентилировать легкие человека с расстояния в четверть мили?

Никто не смог сказать и в каком направлении скрылся убийца, а это предоставляло на выбор преследователям все стороны света. Может быть, бродяги, в частности Денвер Боб Хоббс, и могли бы несколько просветить их на сей счет, но, рассудив здраво, что они будут возглавлять список виноватых, эти люди скорехонько уносили ноги.

Правда, кто-то где-то слышал, как кто-то еще говорил, будто убийца — китаец, и когда эта мысль облетела лагерь, она засела в головах быстро и накрепко. Ну конечно, а кто еще, кроме узкоглазой желтомордой макаки, стал бы кромсать белых людей мечом? Тут, правда, кто-то высказался насчет апачей, и все заспорили, кто более свиреп и дик: краснокожий или узкоглазый.

Потом шериф Томми Баттерфильд никак не мог вспомнить, кто первый заикнулся о том, что стоит позвать Фрэнка Оленью Кожу. Точно не он сам, но, будучи до мозга костей политиком, Томми очень хотел, чтобы эту идею приписали ему: если Фрэнк справится, это может стать прекрасной отправной точкой для следующей избирательной кампании. Конечно, споров и разногласий было хоть пруд пруди, но тем утром шумная толпа сошлась в одном — если в Аризоне кто-то и способен выследить кровавого язычника, так это Фрэнк Макквити по прозвищу Оленья Кожа.

В отличие от шерифа Оленья Кожа застрелил, зарезал и придушил не одного человека, причем находясь по обе стороны закона. Фрэнк начал свою блестящую карьеру в качестве помощника знаменитого Уайатта Эрпа, в пору расцвета Тумстоуна, в начале восьмидесятых годов, задолго до того, как Уайатт стал национальным героем Америки. Фрэнк служил у Эрпа вышибалой и барменом в салуне «Ориентал», одном из самых шикарных на Западе. Уайатт был харизматичным сукиным сыном — Фрэнк не мог не восхищаться его энергией и безжалостным честолюбием, и, когда Эрпы[15] прибрали к рукам все прибыльные дела в Тумстоуне, Фрэнк тоже обрел достаток и определенную известность.

Правда, для человека, который зарабатывал себе на жизнь таким способом, Фрэнк имел странное обыкновение, когда дело доходило до убийств, исходить из своих представлений о том, что правильно, а что нет, и такой подход привел к разрыву с Эрпами из-за отказа участвовать в расправе над кланом Клэнтонов, шайкой конокрадов-недоумков, любивших бахвалиться своими делишками. После того как Уайатт сумел представить бесчестную засаду в Окэй-Коррале как триумф справедливости, Фрэнк отправился на север, где укрепил свою репутацию, участвуя в качестве армейского разведчика в кампаниях против вождя апачей Джеронимо. Его прозвище пошло от излюбленной желтой куртки из оленьей кожи, которую он пристрастился носить. А газетчики писали о нем, будто Фрэнк Оленья Кожа выследит и настигнет человека за сотню миль по самой дикой местности или попадет пулей в глаз гремучей змее.

За исключением того времени, когда он пребывал в запое, Фрэнк Макквити вполне мог именоваться джентльменом.

К сожалению, он был пьян в ту ночь в 1889 году, когда столкнул свою возлюбленную Молли Фэншоу с балкона универмага «Уайтли» в деловом центре Тумстоуна. Фрэнк в тот раз так здорово набрался, что не мог даже вспомнить, из-за чего вспыхнула ссора. Молли наверняка спровоцировала его чем-то, выходящим за пределы человеческого терпения, но, как бы то ни было, он убил единственную женщину, которую любил, на глазах у множества людей. Фрэнк не отпирался, сразу признал свою вину, достойно выслушал приговор о пожизненном заключении и последние пять лет являлся образцовым заключенным. И с того дня, как Молли перелетела через перила, он не брал в рот ни капли.

Сокамерники и охранники были без ума от Фрэнка, от его учтивых манер и чувства собственного достоинства, несмотря на пожизненный срок, большую часть которого он отбывал в лазарете, помогая тюремным врачам. Во время эпидемии холеры 1892 года Макквити, рискуя заразиться, проводил бессонные ночи в холерных бараках, облегчая страдания больных.

Куртка Фрэнка из оленьей кожи, висевшая в стеклянной витрине, оставалась одной из главных достопримечательностей, которые показывали публике, когда, за двадцать пять центов с каждого желающего, проводили экскурсии по тюрьме. Почти каждый день охранникам у ворот приходилось разворачивать какую-нибудь впечатлительную юную голубку, которая приходила, чтобы хоть одним глазком посмотреть на Фрэнка, прогуливающегося во дворе, раз уж суровый закон разбивает ее сердце, не позволяя остаться с ним наедине.

Правда, Макквити всегда отвечал на их письма, деликатно намекая на то, что да, скорее всего, им не суждено встретиться, но, может быть, письмо к губернатору, выражающее сочувствие к нему со стороны такой замечательной женщины или какого-нибудь знакомого ей влиятельного человека, убедит власть пересмотреть меру его наказания и превратит их встречу в реальность. Прошений таких губернатору подавалось немало. Фрэнк сеял семена свободы с усердием Лютера Бербанка,[16] но, чтобы удобрить почву для их всходов, потребовалась кровь «юмской резни».

Шериф Томми припомнил все, что говорило в его пользу, Уорден Гейтс телеграфировал губернатору, и к завтраку они ударили по рукам.

Официально он продолжал считаться отбывающим наказание и не должен был оставаться без надзора, но неформально стороны договорились о том, что, если Фрэнк поймает человека, учинившего бойню в Юме, помилование не заставит себя ждать.

В восемь утра охранники, один из которых, как священную реликвию, держал в руках памятную желтую куртку из оленьей кожи, отперли камеру Фрэнка. А уже к девяти он прибыл в бывший лагерь бродяг, где был встречен извинениями по поводу того, что добровольные помощники шерифа работают на самом неряшливом месте преступления, какое ему когда-либо приходилось видеть. Тела, конечности и головы жертв валялись, как элементы головоломки, все ключевые свидетели разбежались, обессилели или находились в истерике, землю затоптали так, что все слилось в единое месиво. Настроение Макквити, взлетевшее было до небес, когда надзиратель объяснил ему договоренность, упало до уровня моря. Впервые после пяти лет заключения он ощутил свой возраст. Что ни говори, а по здешним меркам сорок лет — совсем немало, тем паче что наступали новые времена и Запад завоевывало новое, деловое и практичное поколение. Один из последних настоящих стрелков Джон Уэсли Хардин был убит в Эль-Пасо в августе выстрелом в спину, и, узнав об этом, Оленья Кожа ощутил настоящую утрату. Эрпы и Джон Уэсли, пусть вороватые и завиральные, были с Фрэнком одного поля ягодами, не то что нынешние. Ему хватило одного взгляда на эту свору, чтобы понять — былые деньки ушли безвозвратно. Обойдя в сопровождении этих недоумков периметр лагеря, Фрэнк обнаружил лишь один слабый след: человек стремительно промчался по направлению к разводному мосту и явно перебрался на ту сторону. Пока отряд волонтеров, затаив дыхание, находился на почтительном от него расстоянии, Фрэнк, скрутив самокрутку, стоял на мосту, размышляя: куда бы он направился сам, случись ему совершить подобное преступление? С учетом того, что через пять миль вниз по реке граница с Мексикой.

Потом ему пришлось задать себе более трудный вопрос. Если этот человек, вооруженный лишь мечом, смог в одиночку прорубить себе путь через целую банду видавших виды «быков», на что рассчитывает эта шайка неумех, почему-то вообразивших, будто им под силу с ним совладать? Тут Фрэнка посетили две приятные мысли разом. Первая: эти горлопаны не имеют ни малейшего представления о том, как выглядит убийца, им только известно, что он китаец, а никто из знакомых ему белых людей не в состоянии отличить одного узкоглазого от другого. Значит, стоит ему приметить на горизонте подходящего китаезу и завалить этого сукина сына со ста ярдов, дело можно считать сделанным. Черт с ним, с мечом! Он зажег сигарету. Вторая мысль: если все обернется дерьмом, то почему бы ему, прежде чем эта компания сможет его сцапать и вернуть в каталажку, не свалить в Мексику самому?

Феникс, Аризона

Пока Фрэнк стоял на мосту и курил, Канацзучи выскользнул из вагона утреннего товарняка, прибывшего в Феникс, и осторожно двинулся между путями, готовый к опасностям, вытекающим из его побега. Сам факт стычки заслуживал сожаления, но плен был для него неприемлем, и, обдумав все произошедшее, он пришел к выводу, что действовал наилучшим в сложившихся обстоятельствах образом, и тут же выбросил это событие из головы. Размышлять на эту тему дальше означало непродуктивно отвлекаться от своей миссии.

В конце концов, братья выбрали его для выполнения этой задачи благодаря его искусству и ревностной приверженности будо.[17]

«Не думай о том, чтобы победить, воспользоваться преимуществом, произвести впечатление или не принять в расчет своего противника. Путь не таков», — прозвучал в его сознании голос сэнсэя.

Усталый, полуголодный, находящийся не в одной тысяче миль от дома, он напомнил себе, что все эти тягостные ощущения — лишь иллюзии, следствие его излишней погруженности в собственные мелочные заботы. «Путь не таков». Будущее зависит от него; если не вернуть пропавшую книгу, их монастырь захиреет и умрет, словно дерево, отсеченное от своих корней, а с ним и их путь. Но это тоже следует изгнать из сознания: мысли о провале приведут только к провалу.

«В отсутствие еды или воды пусть меня поддерживает эта мысль».

Ранний утренний ветер предвещал жару. Вокруг лежала плоская, пыльная, чужая для него земля. Канацзучи услышал приближающиеся голоса, скатился под вагон и повис, вцепившись в колесную раму, словно паук. Шаги дюжины человек, громкие и решительные, донеслись до него с расстояния десяти футов от того места, где он прятался. Люди захлопывали все открытые двери, осматривали вагоны доставившего его поезда. Потянувшись к их мыслям, он почувствовал напряженность и страх, агрессию и готовность к насилию.

«Осознай себя в единении со всем сущим и всеми людьми, убей ничтожное “я” внутри и познай все сотворенное».

Он понял, что по поющим проводам была послана весть и они ищут его. Один из них произнес слово «китаец».

После того как они прошли, Канацзучи опустился на землю, вытащил нож, одним ударом отсек свою косу и зарыл ее под шпалой: «китайцу» пришла пора исчезнуть.

Выбравшись наружу, он продолжил путь к станции, продвигаясь позади длинной груды тюков с хлопком. Там, где толпились пассажиры, на территории основного вокзального комплекса, он обнаружил железнодорожную контору, являвшуюся его изначальной целью. Увы, осуществление плана откладывалось на неопределенное время: нужно, чтобы преследователи угомонились, а ему самому необходимо сменить облик.

В пятидесяти шагах справа от него рабочие перетаскивали на тележках груз из одного поезда в стоявший на соседнем пути другой. Рослый толстый человек в шляпе с перьями суетился, как петух, размахивал руками и выкрикивал указания, пытаясь руководить погрузкой, но никто из рабочих его не слушал. Еще больше этот хлыщ раскричался, когда один из сундуков свалился с тележки, раскрылся при падении и на землю вывалилась куча набитой туда плотными слоями мужской и женской одежды, включая тяжелые парчовые плащи. Грузчик, отмахнувшись, принялся собирать одежду с земли и, комкая, пихать обратно в сундук, но тут человек в шляпе совсем рассвирепел. Схватил из сундука охапку одежды, швырнул на землю и громко потребовал уложить все как следует.

— Эй!

Канацзучи развернулся налево; мужчина в синем мундире и шляпе, с жетоном на груди, приблизился к нему сзади и сейчас стоял на расстоянии шести футов. Долгую минуту они смотрели один на другого в упор; потом Канацзучи заметил, как грубые черты незнакомца исказил страх. Одной рукой он поднес к губам свисток и издал резкий свист, другой потянулся к поясной кобуре за пушкой. Но достать ее не успел: Канацзучи сломал ему шею и спрятал тело позади тюков, надеясь, что никто этого не видел.

Нет — два охранника в таких же синих мундирах услышали свист и уже спешили со станции, пассажиры на платформе указывали в направлении тюков. Оба охранника засвистели в свои свистки, достали оружие и устремились к тому месту, где притаился японец. Пуля с сухим хлопком ударила в тюк рядом с его головой. Слева от себя Канацзучи увидел третьего охранника с пистолетом в руке, — он мчался к нему по путям.

На протяжении всей ночи, то и дело пробуждаясь от неглубокого сна, Эйлин откидывала голову назад и рассматривала спящего Иакова Штерна. Его глаза быстро двигались взад-вперед под похожими на бумагу веками, лоб был наморщен, губы дергались, дыхание было тихим, но напряженным, выдававшим тревогу. Будить его она не стала, хотя эта странность ее обеспокоила: казалось, что во сне он встревожен куда больше, чем наяву.

Косой луч утреннего солнца коснулся ее лица; Эйлин, проснувшись, поняла, что вагон больше не раскачивается. Она открыла глаза, и ее встретила теплая, приветливая улыбка Иакова, наблюдавшего за ней с огоньком в глазах.

— Приехали? — сонно спросила она.

— Не знаю куда, но, похоже, да, приехали.

— Восстаньте и воссияйте! Восстаньте и воссияйте, друзья! — Бендиго Ример шел по вагону, тормоша издававших протестующие стоны артистов. — Как волшебный феникс, именем которого назван этот прекрасный город, мы должны восстать из пепла нашего подобного смерти сна и воссоздать себя в образе нового дня!

— Отвали! — буркнул кто-то.

Бендиго предпочел проигнорировать оскорбление, но сменил поэтический подход на более прагматичный.

— Леди и джентльмены, нам нужно успеть на другой поезд, и, если вы рассчитываете получить свое жалованье сегодня утром, поспешите оторвать задницы от сидений и переместить их на вокзал вместе с поклажей.

Всегда восприимчивые к экономическим аргументам, артисты, ворча, зашевелились.

— Вы надолго собираетесь задержаться в Фениксе, Иаков? — спросила Эйлин, выбравшись из вагона и прикрывая глаза от яркого солнечного восхода пустыни.

Ноги ее затекли после сна в неудобной позе, а одного взгляда в карманное зеркальце хватило, чтобы огорчиться: волосы спутались, как куст ежевики, макияж испорчен. Утро — само по себе пугающее испытание для женщины, ну а утро в дороге и того хуже. Ну почему он должен лицезреть ее в таком виде?

— Честно говоря, моя дорогая, у меня нет ни малейшего представления, — добродушно отозвался Иаков. Он глубоко вдохнул. — Этот воздух чудесен. Сухой, но с освежающим теплом и густо насыщен цветочными ароматами.

— На мой взгляд, мы рановато проснулись. — «Он мог бы представить визит к дантисту как загородный пикник».

— Неужели можно не почувствовать этот дивный воздух? Он почти сладкий на вкус.

— Боюсь, кочевая жизнь отучает радоваться новизне: одна остановка почти не отличается от другой.

— Жаль, ведь при таком подходе теряется так много!

— И это говорит человек, который ни разу за пятнадцать лет не покинул свою библиотеку!

— И осознал свою ошибку, прошу мне поверить. Но как замечательно так много путешествовать, должно быть, ваша труппа уже исколесила всю страну… Можно поинтересоваться, где ваш ближайший пункт назначения?

— Наш главный трагик сторговал нам неделю проживания в какой-то богом забытой дыре…

— И где же?

— Не знаю… что-то вроде религиозного поселения — как он называется, Бендиго? — спросила она Римера, когда тот спешил мимо них. — Этот оазис, куда ты нас везешь?

— Новый город, ни больше ни меньше, — ответил Ример, не переставая следить за погрузкой сценических костюмов на следующий поезд. — Приятно было познакомиться с вами, ребе. Пусть Господь всегда хранит вас от бурь.

— И вас, сэр.

— Господи, иногда у меня от него просто зубы болят, — проворчала актриса так, чтобы не слышал Бендиго.

Когда они добрались до дощатой платформы терминала, Эйлин обратилась к Иакову с улыбкой, вместившей искреннюю симпатию и сожаление:

— Увы, через час мы продолжим путь.

Иаков тяжело сглотнул и опустил глаза, переминаясь с ноги на ногу на шероховатых досках.

«Что с тобой, Иаков? Она красивая женщина, вдвое моложе тебя, ты знаком с ней двенадцать часов и никогда больше не увидишь, а ведешь себя словно влюбленный школьник».

— А что это за религиозное поселение, куда вы направляетесь?

— Вроде мормонов, я думаю. Бендиго, как всегда, темнит.

— Вроде мормонов — это в каком смысле?

— Он не сказал. Наверное, у них у всех по двадцать пять жен, форменный содом.

Иаков покраснел, и Эйлин тут же пожалела о своем фривольном тоне. Она отвыкла вести себя как леди и следить за своими словами, а сейчас вдруг поняла, что давно не находилась в обществе мужчины, который мог бы заставить ее смутиться.

— Вообще-то он сказал нам только, что это поселение посреди пустыни, где они выстроили себе оперный театр и очень хотят организовать какое-нибудь первоклассное развлечение. Почему они пригласили нас, остается только догадываться.

— Я надеюсь, что это место не очень опасно.

— Ну, мы бывали в таких дырах, что община святош вряд ли может нас чем-то напугать. Бендиго говорит, у них там даже достопримечательности есть: они строят большой черный замок, который точно стоит посмотреть.

Иакова словно ледяной водой окатили, но он мигом совладал с собой.

— Что за замок?

Эйлин не успела ответить: шум станции пронзил резкий свист. Ее взгляд устремился на звук, туда, где между путями, позади груды тюков с хлопком, началась какая-то суматоха.

Из вокзального здания выбежали два охранника; Эйлин и другие пассажиры на перроне указывали им на тюки с хлопком. Охранники свистнули в свои свистки и на бегу выхватили пистолеты. Загремели выстрелы.

— Как попасть на крышу? — спросил Джек.

— Я вам покажу, — сказал Штерн. — Как насчет книг?

— Возьмем их с собой, — предложил Дойл.

— Я думал, мы собираемся устроить все так, чтобы они забрали копию, — предположил молодой человек.

— Да, верно, но мы не хотим, чтобы это оказалось слишком легко, — заметил Джек.

— Мы не знаем даже, те ли это самые люди, — заметил Дойл.

На лестнице уже слышался громкий топот. Штерн сунул оригинал в потрепанную кожаную папку, в то время как Джек взял копию.

— Ну, выяснять некогда, — заявил Джек. — Куда идти?

— Следуйте за мной.

Держа папку под мышкой, Штерн провел их через лабиринт тесных комнатушек, соединенных крохотными коридорчиками в форме буквы «L», и затем вверх по черной лестнице.

Преследователями были «пыльники» — уличная банда, даже среди ей подобных выделявшаяся масштабами беспрецедентного насилия. «Пыльники» хозяйничали в нижнем Ист-Сайде до Восточного Бродвея уже на протяжении жизни целого поколения и удерживали влияние, несмотря на постоянный напор со стороны новых, энергичных и рвущихся расширить свои владения преступных сообществ, таких как «рубщики», «пойнтеры», «модники» и быстро набирающие силу туны Чайна-тауна.

Крайняя нужда, крушение института семейных ценностей среди иммигрантов — почти все «пыльники» были ирландцами в первом или втором поколении, — неспособность общества обеспечить выходцам из малоимущих слоев возможность обрести в жизни законную опору — все это и привело к криминальному беспределу. Но по сути «пыльники» представляли собой шайку крутых парней, сообразивших, что из всех возможных путей к процветанию и осуществлению «американской мечты» преступный, пусть и рискованный, может оказаться самым коротким.

Безошибочные, узнаваемые, наводящие страх во всей округе, числом более двух сотен, «пыльники» издавали дикие боевые кличи, подражая индейцам, которых их предводитель видел исключительно в шоу Буффало Билла о Диком Западе. Самые крутые громилы из всех банд Ист-Сайда, они носили закрывавшие уши кожаные шапочки, защищавшие головы в драках, как шлемы, подбитые гвоздями сапоги с окованными сталью носками и штаны с ярко-красными лампасами, символизирующими быстроту их ног. Излюбленным оружием служили ножи, залитые бетоном обрезки труб, самодельные резиновые дубинки. Стрельба издалека, из-за угла или в спину по кодексу бандитской чести считалась проявлением трусости; разногласия разрешались в схватках лицом к лицу. «Кровь на руках» — таков был их девиз.

Последние девять лет — необычайно долгий срок для преступного заправилы — вожаком «пыльников» был безжалостный, злобный и коварный бандит по кличке Данхэм Динг-Донг. Чтобы выбиться в вожаки, он устлал себе дорогу костями и достиг успеха благодаря тому, что человеческую жизнь не ставил ни в грош. Прозвище его произошло от бандитского приветствия, насмешливо имитирующего звон в ушах жертвы грабежа, получившей дубинкой по макушке.

Но ладно бы он только свирепствовал да грабил, нет, у него имелась и редкая для громилы склонность воспевать свои самые гнусные злодеяния в эпических поэмах. Динг-Донг регулярно заставлял членов банды выслушивать свои сочинения, причем иные из них считали этот акт вполне сопоставимым по жестокости с теми событиями, которые в них описывались.

Ранее в тот день Динг-Донг принял заказ от симпатичного немца — Данхэм догадался о национальности заказчика по акценту. Сообразительный оказался малый — сказал, что только что сошел с корабля и у него нет в Нью-Йорке знакомых, которым он мог бы довериться, а ему нужен человек, который бы приглядывал за некой конторой на четвертом этаже здания на Сент-Марк-плейс, к северу от территории «пыльников». Если в этой конторе кто-нибудь объявится, ребята Динг-Донга должны захватить их и препроводить в штаб-квартиру, чтобы немец мог лично их допросить.

Этот рослый светловолосый мужчина ни словом не обмолвился о старой священной книге или о том, за чьей конторой поручил вести слежку, но половину щедрой платы за работу внес звонким золотом, что напрочь отбило у Динг-Донга охоту проявлять праздное любопытство насчет того, какого именно черта этому типу надо.

Обязанности по задержанию и доставке пленников были возложены на три десятка «пыльников», которые ринулись в атаку по лестнице. Прыти им придавал кокаин, который они называли «пылью» и вследствие пристрастия к которому банда и получила название. С дубинками, трубами и ножами наготове, эти психопаты не имели намерения отступать от своей стандартной процедуры: лупить, громить и крушить все и всех подряд, а если кто выживет, тащить, что от него останется, к Динг-Донгу.

Когда Штерн повел остальных на крышу над шестым этажом, слышно было, как «пыльники», ворвавшись в комнаты внизу, били стекла, уничтожали все на своем пути, будто обезумевшие вандалы. Штерн запер за собой дверь, так что беглецы могли выиграть немного времени, и направил их через конек крыши на север. Джек вручил поддельную книгу Зогар Дойлу, взмахом руки велел следовать вперед, а сам задержался, опустившись на колени перед запертой дверью и шаря во внутренних карманах. Он нагнал своих, когда они спускались по коротенькой лесенке к следующей крыше, и как раз в этот момент «пыльники» вышибли дверь.

Взрыв, прозвучавший в тот же миг, не был оглушительным, скорее громкий хлопок с последующим шипением, зато едкого, удушающего, пахнущего серой и селитрой дыма было хоть отбавляй. Первые два бандита рухнули, обожженные и оглушенные, третий, и так обалдевший от «пыли», с перепугу прыгнул вниз, а трое следующих, ворвавшись в проем, набрали полные легкие дыма. Ослепленные, задыхаясь от кашля, они попадали на колени.

Следующие десять «пыльников», которые следовали за ними, оказались умнее: они прикрыли лица платками или шарфами, задержали дыхание и промчались сквозь дым, крикнув остававшимся на лестнице, что беглецы уходят через крышу, пусть остальные парни бегут на улицу и перехватят их там.

Джек спрыгнул с лесенки и присоединился к Дойлу, а Штерн побежал вперед, выбирая путь среди путаницы голубятен, ящиков с цветами и овощами, бельевых веревок и дымовых труб. Примерно через тридцать секунд десять бандитов добрались до лесенки и бросились вслед за ними. Чтобы попасть на крышу следующего здания, требовалось подняться на двенадцать ступенек. Джек, замыкавший шествие, снова задержался, выдавливая в выемку среди кирпичей содержимое какой-то емкости. К тому времени, когда он воткнул в тестообразную массу запал и чиркнул спичку, «пыльники» добрались до нижних ступенек. Джек увернулся от брошенного ножа, а Дойл с Иннесом оттеснили бандитов назад, под прикрытие дымохода, градом кирпичей, вытащенных из полуразрушенной стены. Джек поджег запал, и они рванули дальше; головорезы находились на середине лестницы, когда заряд сработал. Взрыв вырвал из стены крепления лестницы, и она рухнула на нижнюю крышу, вместе с парой вырвавшихся вперед преследователей.

Дойл приблизился к краю крыши и посмотрел вниз, на улицу. Основная масса бандитов, не отставая, двигалась по мостовой, другие забегали вперед, пытаясь сообразить, где можно войти в здание, взобраться и отрезать им путь к отступлению.

— А умелый он малый, Джек, — сказал Иннес, присоединившись к нему у края крыши.

— Еще какой! — отозвался Дойл.

— Жалко, что со мной нет моего «энфилда».[18] — Иннес, гневно нахмурясь, произвел в бандита на улице воображаемый выстрел.

«Он в своей стихии», — с гордостью отметил Дойл.

— Сюда! — позвал Штерн.

Крыша следующего дома оказалась последней в квартале, а крыша здания на улице, проходившей слева от них, находилась на расстоянии десяти футов, терявшихся в темноте. Они остановились и оглянулись на две крыши назад, где преследовавшие их бандиты, проявив недюжинную природную смекалку, образовали живую пирамиду, заменившую рухнувшую лестницу. Половина из них уже взобралась наверх и помогла остальным.

— Придется прыгать, — сказал Джек.

— А это действительно необходимо? — осторожно уточнил Дойл.

— Если у тебя нет каких-нибудь других предложений. — Джек укладывал доску на кирпичи так, чтобы образовать маленький скат с уклоном к краю крыши.

— А как насчет книг? — спросил Штерн с отважным спокойствием, подтверждавшим сложившееся у Дойла еще на «Эльбе» впечатление о нем как о человеке не робкого десятка.

— Я этим займусь, — заверил Джек.

Он забрал у них обе книги, отступил назад, разбежался по наклонной плоскости и легко перепрыгнул проем, ловко приземлившись на ноги.

— Давай теперь ты, — сказал Дойл.

— Не особый любитель высоты, правда, Артур? — отозвался Иннес, разбегаясь. — Будь здоров.

Штерн последовал за ним. Он зашатался на самом краю, но Джек с Иннесом схватили его и оттащили на безопасное расстояние.

Артур перед разбегом отступил назад как можно дальше, собрался с духом, мимоходом пожалел, что на нем башмаки с гладкими подошвами, разогнался, насколько мог, и, когда взлетел в воздух, закрыл глаза. Его тяжелое приземление оставило на соседней крыше вмятину и сбило ему дыхание.

— Все в порядке, да, Артур? — спросил Иннес, помогая подняться на ноги.

Дойл кивнул, ловя ртом воздух.

Они повернулись к Штерну, который стоял на краю следующей крыши, с опаской глядя на здание, находившееся в нескольких шагах ниже их.

— Что-то не так? — спросил Иннес.

— «Врата ада», — ответил Штерн.

— Здесь? В Нью-Йорке? — удивился Иннес. — Вот уж никогда бы не подумал.

— Что это значит? — уточнил Джек.

— Так называется это здание. Самая известная из пользующихся дурной славой городских трущоб, там живет более тысячи человек.

И то сказать, даже в этом запущенном и убогом районе это строение выделялось особо неприглядным видом. Крышу его покрывали палатки, шалаши и фанерные лачуги, а вокруг распространялось отвратительное зловоние.

На улюлюканье позади них раздался отклик снизу. «Пыльники» приближались, и деваться беглецам, кроме как вперед, было некуда.

Когда они побежали по крыше мимо лачуг и шалашей, оттуда стали выглядывать бледные, изможденные лица их обездоленных обитателей, на которых даже не было написано особого любопытства или тревоги. Эти люди привыкли безучастно сносить тяготы и не ждали от жизни ничего хорошего.

Между тем боевые вопли донеслись и со стороны дальнего конца крыши: бандиты с улицы забежали вперед, поднялись на крышу соседнего здания и спешили навстречу своим, чтобы зажать беглецов в клещи. Следуя за Штерном, беглецы попятились к чердачной двери, ведущей во «Врата ада».

Как ни противны были запахи на крыше, им было не сравниться с ужасающей вонью в трущобном чреве. Даже зажимая носы и рты, было трудно справиться с подступавшей тошнотой, но, когда Штерн непроизвольно застонал, Джек извлек и раздал маленькие капсулы с нашатырным спиртом, которым они смочили носовые платки. От этого щипало глаза, но вонь частично нейтрализовалась.

Теперь, однако, встал вопрос о том, как найти дорогу через кошмарную гробницу с ее скудно освещенными коридорами, наполненными испарениями ламп и керосиновых плит. Похоже, дом строили без всякого плана, путаница ходов, лестниц и переходов не укладывалась ни в какую систему; хорошо еще, что, когда они в поисках выхода пробегали по проходным комнатам или вламывались в чьи-то обиталища, никто этим не возмущался. Трущобные жители привыкли к вторжениям, да и защищать им здесь, в вонючих конурах с убогой обстановкой, было решительно нечего. Некоторое любопытство проявляли разве что отъевшиеся, размером с терьеров, ничуть не боявшиеся людей крысы. Открыв одну дверь и осветив таким образом темную конуру, беглецы были поражены тем, что дальняя стена стала таять, и не сразу поняли, что она просто была покрыта плотным слоем тараканов.

В одной похожей на пещеру комнате Дойл, пока не сбился со счету, насчитал минимум шестьдесят обитателей, по большей части искавших уединения во сне, неотличимом от смерти. Чем ниже они спускались, тем сильнее и гуще становились запахи, и повсюду, куда бы они ни вторглись, царила угрюмая тишина. Они наткнулись на семейство из шести человек, собравшееся вокруг свечки под лестничным пролетом, вокруг валялись скудные пожитки. Дойл читал трогающие душу рассказы Диккенса о жизни бедняков в Лондоне, но ничто из того, что он когда-либо наблюдал, не могло сравниться с этой непереносимой нищетой, а главное, со столь полной духовной опустошенностью, о чем свидетельствовали лица обездоленных.

«А ведь все эти несчастные устремлялись в Нью-Йорк, движимые великими планами», — подумал Дойл, чьи чувства кружились в жарком водовороте жалости и ужаса.

Они спустились на три этажа и только тогда поняли, что не слышат никаких звуков преследования. Похоже, в эту клоаку не желали забираться даже «пыльники», да и зачем: достаточно было одной группе бандитов остаться на крыше, другим дождаться внизу. Так они и сделали: выглянув в окно, беглецы увидели, что на улице, перед главным входом, их дожидается не меньше дюжины головорезов.

— Что будем делать? — спросил Штерн.

Джек промолчал, определяя по внутреннему компасу их точное местонахождение, а потом быстро повел их в одну из забитых деревянными топчанами и вшивыми голодранцами каморок, обитатели которой уставились на них, как овцы на волков. Дойл заметил завернутое в тряпки тело мертвого ребенка. Джек распахнул единственное окошко комнаты и прикинул расстояние до следующего здания: восемь футов через вентиляционный колодец. Когда запуганные обитатели разбежались врассыпную, Джек вынул из-под полы своей куртки короткий железный прут, которым поддел и вытащил из пола нетвердо державшуюся половицу. Он работал упорно, с невозмутимым выражением лица, — единственный, на ком вся эта беготня никак внешне не отразилась. Если когда-то, как помнилось Дойлу, его приятель действовал чересчур решительно, то теперь все в нем подчинялось суровому расчету.

Доску, как шаткий мостик, перекинули через шахту, и Джек, испытывая ее на прочность, пошел первым. Когда он достиг середины, она опасно прогнулась, но выдержала, и Джек исчез, разбив окно соседнего дома, нырнул в темноту, готовый укоротить всякого, кто попытался бы дать отпор столь бесцеремонному вторжению. За ним последовал прижимавший к груди книгу Штерн, потом Иннес, преодолевший проем в три легких шага, и замыкал шествие Дойл, не в силах заставить себя ни закрыть глаза, ни посмотреть вниз, когда доска заскрипела. А когда она прогнулась и закачалась, у него и вовсе сердце ушло в пятки. Он испуганно вскрикнул и замер на месте.

Вскоре выяснилось, что, как ни призывали его друзья, Дойл, похоже, был категорически неспособен сделать еще один шаг вперед: между его мозгом и ногами произошло короткое замыкание. Даже улюлюканье бандитов, явно свидетельствовавшее, что его возглас привлек внимание, не могло сдвинуть его с места. Вокруг уже летали камни, а ему так и не удавалось убедить ноги в том, что еще от одного шага эта доска не треснет и он не свалится и не разобьется насмерть. В реальности же падением и смертью грозила неподвижность, потому что от давления по прогнувшейся доске стала распространяться паутина трещинок.

— Ну давай, Артур…

— Два шага, старина.

Казалось, что доска съежилась до ширины зубочистки; одно-единственное движение в любом направлении означает верный конец. Мозг Дойла был парализован страхом. Три человека в окне раскрывали рты и махали ему руками, но он, казалось, либо не слышал их, либо не узнавал, прикованный к месту и неспособный его покинуть. Неизвестно, чем бы все кончилось, но попавший в плечо и заставивший покачнуться камень заставил его прийти в себя, а заработавшее сознание восстановило контроль над конечностями.

— Господи Иисусе! — крикнул он, осознав свое затруднительное положение, сделал длинный шаг одной ногой вперед и вытянул перед собой руки, пытаясь хоть за что-нибудь ухватиться.

Доска под ним треснула в тот самый миг, когда он, видя перед собой обрамленное окном лицо Джека, почувствовал в руках что-то холодное и понял, что держится за крюк, другой конец которого был в руках у Спаркса. Джек с Иннесом втянули его через окно, как выбившуюся из сил форель.

— Я и забыл про твою «любовь» к высоте, — сказал Джек.

— Эта как езда на велосипеде, — проворчал Дойл. — В том смысле, что разучиться невозможно.

Кирпичи и бутылки разбивались о стены, разбрызгивая осколки стекла вокруг них. Вторым залпом эти метательные снаряды полетели под углом из окна сверху. «Пыльники» на крыше здания тоже обнаружили их позицию.

— Мы еще от них не оторвались, — предупредил Джек.

Дойл понимающе кивнул, и они продолжили путь — переместились в коридор нового здания, спустились по первому попавшемуся им лестничному пролету и тут услышали, как бандиты врываются в двери двумя этажами ниже. Глухие удары и кличи сверху подсказали им, что отряд на крыше тоже преодолел проем; походило на то, что их все-таки сумели зажать с обеих сторон, перекрыв все пути к отступлению.

И тут над всеми остальными звуками неожиданно возвысился один, сначала тихий, но все более нараставший рокот, раздававшийся словно со всех сторон одновременно. Стены затряслись, штукатурка начала осыпаться, перила, крепления и рамы задребезжали, а интенсивность звука возросла до оглушительного грохота.

Джек ударом плеча распахнул ближайшую дверь, они проскочили через пустующую комнату и с изумлением увидели, что прямо за окном, всего в нескольких футах, громыхая и сверкая огнями, несется поезд.

— Надземка, — сказал Штерн. — Слава богу, а то я чуть было не позабыл, где мы.

После того как поезд проехал мимо, они выпрыгнули из окна на платформу, расположенную над безлюдной сейчас торговой улицей, тянувшейся с юга на север сколько видел глаз. «Пыльников» не было.

— Два вопроса. — Джек внимательно смотрел вниз на узкую колею. — Где ближайшая станция и когда следующий поезд?

— Ближайшая будет в северном направлении, это Четырнадцатая станция, примерно в девяти кварталах отсюда, — ответил Штерн, указывая вперед. — Поезда проходят каждые несколько минут.

Джек побежал на север, ловко переступая между рельсами и шпалами, а остальные старались от него не отставать. Дойлу никак не удавалось приспособить ширину шага к неудобно малому расстоянию между шпалами, он опять был последним, а потому оказался первым, кто услышал звуки погони. Оглянувшись, он увидел бандитов, прыгавших на полотно дороги в паре кварталов позади и мчавшихся по путям. Их дикие вопли разносились эхом по искусственному каньону улицы.

— Эй, Артур, жми и не оглядывайся! — крикнул Иннес, сбавивший темп, чтобы держаться рядом с братом.

Дойл кивнул. Легкие его горели, ответить он был не в состоянии. Братья прилагали все усилия к тому, чтобы успеть за Джеком, но безжалостные охотники медленно, но неуклонно сокращали расстояние, а те, которые мчались не по шпалам, а по улице внизу, даже начали вырываться вперед.

По параллельной колее, на миг заглушив топот и хриплое дыхание, промчался встречный поезд. Снова полетели камни и бутылки — «пыльники» уже приблизились на расстояние броска. Пробегая, Дойл мельком заметил встроенный в платформу какой-то пряничный домик вроде швейцарского шале и испугался, не дошло ли дело до галлюцинаций. Потом на глаза ему попалась уличная вывеска: им оставалось еще три квартала.

Внезапно Джек резко остановился и швырнул канистру в быстро уменьшавшийся разрыв между братьями и «пыльниками». Клубами повалил белый едкий дым, но бандиты усвоили урок из первого столкновения — кто-то мигом проскочил завесу, другие задержались, дав облаку развеяться; в совокупности это дало выигрыш всего в несколько секунд.

Наконец впереди показалась станция, но расстояние между группами было меньше пятидесяти ярдов и быстро сокращалось. Силы беглецов были на исходе, а запас сюрпризов у Джека, видимо, истощился, но тут платформа наполнилась гулом и грохотом. Яркий луч прожектора высветил бандитов, бежавших прямо перед мчащимся поездом. В ста ярдах от платформы Иннес схватил Дойла за руку и потянул его за собой к финишу.

Гудок разметал преследователей по обе стороны от колеи: кто-то свалился с эстакады, кто-то удержался, зацепившись за фермы. Дойл оступился основательно и грохнулся, исцарапав ладони о шлак путевого покрытия. Движимый каким-то неведомым сверхчеловеческим резервом, Джек появился рядом с ними и с помощью Иннеса поднял и забросил Дойла на платформу за миг до того, как к ней подкатил тормозящий поезд.

Двери поезда открылись. Иннес втащил Дойла в последний пустой вагон, и они рухнули на последний ряд сидений. Штерн с книгой в руках вбежал за ними следом. Когда поезд тронулся, оставляя позади брошенную Джеком копию священной книги, они увидели последний рывок «пыльников». Чтобы вскочить в уходящий поезд, бандитам не хватило лишь доли мгновения и нескольких дюймов.