"Елена Съянова. Плачь, Маргарита " - читать интересную книгу автора

Ганновера. Я записал его имя. Гейдрих, кажется.
- Я думаю, можно поступить по-божески и возвратить Гиммлеру его
шедевр, - сказал Гесс.
- Хорошо бы предоставить воришке случай возвратить это шефу
собственноручно и понаблюдать... - размечтался Геринг. - Впрочем, такие
сцены - не в моем вкусе. И все же я бы его проучил.
- Кого?
- Хайни.
- Пожалуй, ты прав. - Гесс на минуту задумался. - Тогда схему следует
сжечь, а Гиммлеру дать понять, что мы с тобой о ней знаем. Пусть проверит
свои кадры. "Преторианцев" иногда полезно встряхивать, иначе они утрачивают
бдительность, что отрицательно влияет на безопасность фюрера. А это
недопустимо.
- Отлично! Именно этого я и хотел!
Про себя Геринг ругнулся. Затевая разговор, он имел в виду что угодно,
только не подобную чушь. Уникальная способность Гесса все сводить к
идеологии или безопасности Адольфа порой забавляла его, а порой выводила из
себя. Если бы речь шла о ком-то другом, Геринг давно бы махнул рукою, но
перед ним сидел человек, чье воздействие на Гитлера оставалось неотразимо, -
единственный, кому Гитлер уступал просто так, за зеленые глаза, как говорил
язвительный ревнивец Пуни.
Когда Эльза в купальном халатике вошла в спальню, муж сидел на постели
и с трудом удерживал себя в вертикальном положении.
- Эльза, что-то я хотел...
- Спать, спать... - прошептала она, легонько толкнув его на подушки. И
подумала, а не съездить ли ей на пару недель в Неаполь или Вену, на открытие
оперного сезона. Можно взять с собой Ангелику...
Двадцать второго в Бергхоф возвратился фюрер и привез дурную погоду.
Машины еще катили по дороге, ведущей к дому, а за ними уже шла лавина воды,
постепенно заволакивая округу сплошной пеленою. Ливень рухнул стеной и
продолжал крушить все с грохотом и сверканием молний, за полчаса обратив
райские кущи Бергхофа во что-то мутно-бесформенное.
Гитлер приехал усталый, с больным горлом. Неврастеники из берлинского
СА, требовавшие денег и самоуправления, разгромили собственную штаб-квартиру
и передрались с СС, так что гауляйтеру Берлина Геббельсу ничего не
оставалось, как обратиться за помощью к берлинской полиции, чтобы унять
взбесившихся соратников. Штрассер, давно скрипевший зубами на "перебежчика"
Геббельса, говорят, хохотал до слез.
В это время сам фюрер ходил по пивным, ругал последними словами
партийных болтунов, вставших между ним и его любимыми штурмовиками, грозил,
убеждал, напоминал о пройденном пути и сулил денежное обеспеченье, пока
окончательно не охрип. Тогда он сел за стол и весь последующий день
рассматривал заявления и жалобы обиженных, чем в конце концов всех
утихомирил.
Францу фон Пфефферу, шефу СА, он прохрипел, что тот не оправдал его
надежд, что СА сделались неуправляемыми, а бюрократия сжирает все средства,
затем вызвал Рема и сиплым шепотом объявил себя новым командующим СА, а
Рема - начальником штаба. Наконец, уже практически молча принял присягу.
Фюрер сказал всем, что едет в Мюнхен, а сам возвратился в любимый
Бергхоф.