"Дэ Сижи. Бальзак и портниха китаяночка " - читать интересную книгу автора

муравьишку, который упорно ползет к дневному свету, одержимый жаждой выжить.
А однажды, это было на третью неделю нашего пребывания там, я услыхал,
как в штольне кто-то плачет, однако света не видел.
То не был плач, вызванный сильным душевным потрясением, или болезненные
стенания раненого, нет, в кромешном мраке раздавались горестные неудержимые
рыдания, явно сопровождающиеся обильными слезами. Отражаясь от стен, они
порождали долгое эхо, которое улетало вглубь штольни, растворялось там,
сгущалось и становилось частью всеобъемлющей непроницаемой тьмы. Плакал, тут
у меня сомнений не было, Лю.
А на исходе шестой недели он заболел. Малярия. В полдень, когда мы
обедали под деревом напротив входа в шахту, он сказал, что ему холодно. А
уже через несколько минут руки у него так тряслись, что он был не в силах
держать ни палочки, ни чашку с рисом. Он встал и пошел в хижину, чтобы лечь,
и я обратил внимание, что его шатает из стороны в сторону. Перед глазами у
него словно бы висела какая-то пелена. А подойдя к широко распахнутой двери
хижины, он крикнул кому-то невидимому, чтобы тот ему дал пройти. Это
рассмешило шахтеров, которые сидели и ели под деревом.
- Кому это ты? - крикнули они. - Там никого нет.
Всю ночь, несмотря на несколько одеял, которыми его накрыли, и жарко
пылающую в хижине печку, он жаловался на то, что замерзает.
Между крестьянами начался долгий спор вполголоса. Один из них предложил
отвести Лю на берег речки и неожиданно столкнуть его в ледяную воду. От
купания, а главное, от неожиданности больной якобы должен был немедленно
выздороветь. От плана этого однако отказались, убоясь, что в темноте Лю
может утонуть.
Один из крестьян вышел и вернулся с двумя ветками- персикового дерева и
ивы, сказал он мне. Другие деревья для этого не подходят. Лю подняли с
топчана, поставили на ноги, задрали куртку и остальные одежки, после чего
этот крестьянин стал хлестать его ветками по голой спине.
- Сильней! - кричали ему двое других. - Если будешь бить слишком слабо,
болезнь не выгонишь.
Обе ветки попеременно со свистом разрезали воздух. Крестьянин входил в
раж, бичевание набирало силу, и на спине Лю появились первые багровые
полосы. А он, внезапно разбуженный, воспринимал удары с полным безразличием,
как будто все это происходило во сне, в котором секли кого-то другого, а не
его. Не знаю уж, что творилось в этот миг в его голове, но мне было страшно,
и в памяти внезапно всплыли слова, которые он произнес в штольне несколько
недель назад: "С тех пор как мы здесь, в голове у меня свербит одна и та же
мысль: я подохну в этой шахте".
Первый секатор устал и попросил сменить его. Однако никто не изъявил
желания перенять орудия исцеления. Сонливость брала свое, оба других
крестьянина уже завалились на свои топчаны, им хотелось спать. Так что ветка
персикового дерева и ветка ивы перекочевали ко мне. Лю поднял голову. Лицо у
него было бледное, лоб усыпан мелкими капельками пота. Невидящими глазами он
посмотрел на меня.
- Давай, - еле слышно шепнул он.
- Может, тебе немножко отдохнуть? - спросил я. - Посмотри, как трясутся
у тебя руки. Ты чувствуешь их?
- Нет, - отвечал он и, подняв руку к глазам, стал пристально
рассматривать ее. - Да, ты прав, меня всего трясет и мне холодно, точно