"Дэ Сижи. Бальзак и портниха китаяночка " - читать интересную книгу автора

амбре, надо признать, при этом было довольно мерзкое.
- Ты что, вшей, что ли, бьешь? - поинтересовался я.
- Ну да. Набрался их до черта на Тысячеметровой мельнице.
Название этой мельницы мы слышали, но бывать на ней нам не приходилось.
Она находилась далеко от нашей деревни, полдня пути, не меньше.
- А чего ты туда поперся? Что ты там делал? Очкарик не ответил. С
сосредоточенным видом
он снимал рубашку, майку, штаны, носки и бросал их в кипящую воду. Его
тощее тело с торчащими костями было покрыто красными прыщиками, вся кожа в
расчесах, на ней виднелись кровавые полосы, оставленные ногтями.
- На этой чертовой мельнице потрясающе огромные вши. Представляете, они
даже ухитрились отложить яйца в швах одежды, - пожаловался Очкарик.
Он сходил к себе в дом и вернулся, неся в руках трусы. Прежде чем
бросить в котел, он показал их нам. О Господи! Во всех швах гнездились
вереницы черных гнид, блестящих как маленькие жемчужины. Стоило мне глянуть
на них, и я весь с головы до ног покрылся гусиной кожей.
Сидя у костра, мы с Лю поддерживали огонь, подбрасывая полешки, а
Очкарик длинной палкой мешал в котле белье. Вскоре он все-таки открыл нам
тайную причину, заставившую его отправиться на Тысячеметровую мельницу.
Две недели назад он получил письмо от своей матери, как я уже упоминал,
поэтессы, когда-то известной в нашей провинции своими одами, в которых она
писала о дождях, о туманах и о робких воспоминаниях первой любви. В письме
она сообщала, что один из ее друзей назначен главным редактором журнала,
посвященного революционной литературе, и что он пообещал постараться найти
место в редакции для Очкарика, невзирая на всю сомнительность его нынешнего
положения. Но чтобы не выглядело так, будто Очкарик принят по блату, он
предложил ему сначала собрать в горах народные песни, подлинные, простые,
отмеченные реалистическим романтизмом песни горцев, каковые и будут
незамедлительно опубликованы в журнале.
После получения этого письма Очкарик жил в счастливых грезах. Все в нем
переменилось, Впервые в жизни он буквально купался в блаженстве.
Он отказался идти на полевые работы и, преисполненный горячечного
рвения, занялся сбором песен горцев. Очкарик свято верил, что быстренько
соберет их великое множество, и в мечтах уже видел, как давний поклонник
таланта его матери, а ныне главный редактор, торжественно принимает его на
работу к себе в журнал. Но прошла неделя, а ему не удалось записать ни
единого куплета, достойного опубликования на страницах официального журнала.
Заливаясь слезами от разочарования, он написал матери письмо, в котором
сообщал о своей катастрофической неудаче. И когда передавал письмо
почтальону, тот рассказал ему про старика-горца с Тысячеметровой мельницы;
этот мельник, неграмотный старый певец, знал все народные песни здешних
мест, и по этой части в округе ему не было равных. Очкарик порвал письмо и,
не мешкая, отправился за народными песнями.
- Представляете, - рассказывал нам Очкарик, - это оказался старый
жалкий пьянчуга. За всю жизнь мне не доводилось видеть такой бедности.
Знаете, чем он закусывает самогон? Камешками! Да точно, точно! Клянусь вам
жизнью мамы! Он окунает их в соленую воду, отправляет в рот, перекатывает их
там, а потом выплевывает на пол. Называет он это "нефритовые шарики в
мельничном соусе". Он предложил и мне их попробовать, но я отказался. Я уж
не говорю про его подозрительность и недоверчивость. А когда я не согласился