"Зигмунд Янович Скуинь. Нагота " - читать интересную книгу автора

пешком, а у тебя машина.
- Я же предупреждал, у меня бездна недостатков.
- Можно было бы пойти в клуб Гильдий потанцевать. С восьми до
двенадцати вечера. Ты пригласишь меня сразу на все танцы. Будем отплясывать
шейки, роки, кики, джайвы. Вот было бы здорово.
- Ты уверена, что меня бы не вывели из зала с милицией?
- С милицией? Отчего же?
- Могу себе представить... Хорош бы я был, отплясывая джайв.
- А что, и в самом деле хорош. Будто ты никогда не ходил на танцы.
Милый, ведь тебе не восемьдесят, всего лишь слегка за сорок.
- Нет, на танцы я и раньше был не ходок. Разве что четверть века назад.
Да и то изредка. Ладно, что там у тебя еще в запасе?
- Хоккейный матч. С голошеньем, гиканьем, свистом. Три двадцатиминутки.
Если ты мне чем-то досадишь, я закричу: Альфреда на мыло! А в ту минуту,
когда Балдерис забьет шайбу в ворота, я упаду в твои объятия, и ты сможешь
минут пять подбрасывать меня в воздух.
- Прекрасно, - сказал я.
- Так что, поехали?
- Билеты на хоккейные матчи распроданы на полгода вперед. Дальше входа
нам не попасть.
- Какой ты пессимист. А вдруг нам повезет? Представь себе, кто-то
подойдет и спросит: не нужны два билета?
- Куда бы мы еще могли съездить?
- В парк с аттракционами. Покататься на карусели, пострелять в тире.
Или посмеяться над собой в павильоне с кривыми зеркалами: плоские-плоские,
как раскатанное тесто, потом вдруг круглые-прекруглые, как надутые пузыри...
Я слушал ее голос, ее смех, болтовню, и мне казалось, что сквозь меня
струится прозрачный поток. Такой я был заледеневший, весь облепленный и
занесенный снегом. Задеревенел и занемел я. Но вот сквозь меня заструился
поток, подмывая обступившие сугробы. Гнетущая тяжесть отламывалась комьями и
падала в поток, и он их подхватывал, уносил куда-то. И оттого, что тяжесть
спадала и становилось легче дышать, мне и самому хотелось смеяться,
дурачиться, говорить глупости.
Почему-то припомнился летний денек из далекого детства. Только что
прошел бурлящий ливень с грозой. Водосточные трубы еще пели флейтами,
воздух, мокрая земля благоухали и дымились. Босыми ногами я шлепал во дворе
по лужам, брызгался, смеялся. Было так легко, так хорошо, что казалось -
взмахну посильнее руками и полечу, поднимусь над свечками цветущих каштанов.
Та давнишняя беззаботность еще где-то жила во мне, то чувство
окрыленности, когда хочется взмахнуть руками и полететь, хочется
кувыркаться, озорничать, шлепать босиком по лужам.
Теперь, когда голос Майи струился во мне и тяжесть была смыта, унесена,
я ощутил это совершенно отчетливо. И вместе с радостью о вернувшейся
беззаботности, о возвращении в мир, который, казалось, был для меня потерян,
я с удивлением почувствовал в себе тот жар, тот трепет, от которых сладко
сжималось сердце. И, переживая счастливые эти терзания, я понял, что Майя
мне очень нужна, что без нее и жизнь не жизнь, что я люблю ее так, как
никогда никого не любил.
Да, так и есть, подумалось мне, я ведь знаю, что такое любить. Это
что-то такое и в то же время совсем не то.