"Алексей Слаповский. Висельник" - читать интересную книгу автора

молодой красавицей женой, гордящийся ею. Всем станет завидно, хорошо и
грустно. Потом она захочет выйти на балкон. Я знаю, как сделать, чтобы она
захотела выйти на балкон.
Потом она - кураж после шампанского - захочет вскочить на перила, она
ведь любит чувство опасности. Я не успею ее остановить, не успею поддержать
И она упадет. Я ворвусь в комнату - онемевший. Дикие глаза, трясущиеся
руки. Все замолчат. Посмотрят на открытую балконную дверь. И всё поймут.
Побегут вниз. Я - последним. Они столпятся вокруг нее. Я буду стоять в
стороне. И вот кто-то, скорее всего Чикулаев, врач, решится, скажет.
Отворачивая глаза в сторону, тихо скажет. Ее нет.
Я не смогу подойти. Я не смогу смотреть на нее такую. Я сяду на землю,
закрыв лицо руками, и буду сидеть так долго. Приедет "скорая", приедет и
милиция, меня будут расспрашивать, а я буду молчать. Чикулаев поднесет мне
стакан коньяку. Я выпью не поморщившись, как воду. И только тогда,
запинаясь, по слову в полчаса, сумею рассказать досужему милиционеру, как
это все случилось. И опять уйду в молчание.
Это не будет молчание ради спасения, это не будет нарочитое молчание.
Я знаю, что замолчу, чтобы сохранить в себе - ее. Чтобы не касаться ее
словами, не говорить о ней. Сколько продлится мое молчание - не знаю. Общая
молва: психический шок. Он ее так любил. Страшная история, нелепая смерть.
Он ее так любил!.. Но рано или поздно придется вернуться к делам. Что ж, я
вернусь - а может, и сразу после похорон займусь делами, но молча, молча. А
потом постепенно начну говорить. Я буду говорить о ней сквозь зубы (скулы
сводит судорогой), с сухими глухими глазами, буду говорить о ней с
приятелем врачом Сашей Чикулаевым, буду говорить с подлецом-компаньоном
Станиславом Морошко, буду говорить со школьным другом Лешей Хворостовым,
буду говорить с теми случайными женщинами, что окажутся возле меня ночной
порой, - пусть понимают, что такое есть они и что такое была она, пусть
пытаются утешить горячей любовью, - но лишь кожа будет горяча, остальное -
хлад.
Лучшему художнику я закажу ее портрет - и он будет перенесен на
гранитное надгробие. Она будет похоронена не на загородном новом кладбище
(его все еще называют так, хотя ему уже лет пятнадцать), где необозримые
кварталы могил соседствуют с воняющей птицефермой, а на старом, которое
почти в центре города, проезжающим мимо и не знающим покажется, что это
роща или парк - за деревьями и кустами не видно оград, крестов и
памятников. Ходили слухи, что его снесут, поскольку многие родственники
упокоившихся здесь сами померли и некому ухаживать за могилами. Не снесут,
я это знаю из достоверных административных источников. А на месте
заброшенных могил потихоньку-помаленьку появляются новые. Хоронит своих
близких высшее городское начальство - несмотря на демократические времена,
хоронят люди со связями, хоронит, конечно, мафия. Я - из тех, кто со
связями, я деловой человек, делец - и это слово мне больше нравится, чем,
видите ли, бизнесмен. Грубее, да, проще - но точно и по-русски. Жаль
только, что придется хоронить ночью, тайком. Но зато потом не нужно ехать
за город к этому курятнику, где живые всегда во множестве возятся вокруг
мертвых, можно будет прийти даже пешком - кладбище близко от моего дома - и
посидеть среди деревьев возле могилы, уединенно, тихо, слушая шум листвы,
взглядывая иногда в голубое небо, глядя на ее лицо - спокойное, застывшее в
граните, но слишком еще памятное, слишком живое - даже если это будет через