"Лев Исаевич Славин. Наследник" - читать интересную книгу автора

- И справку о том, что пан Сергей состоит на иждивении своего
родственника - георгиевского кавалера.
- За пятьсот рублей вы сами могли бы дать кавалера, - пробормотал
дедушка.
Квецинский сожалительно развел руками.
- Поверите, такой спрос! Если война продолжится еще два года, нас ждет
банкротство. Да, Израиль Маркович, я предсказываю серьезный кризис на
георгиевских кавалеров...
- Этот мошенник жалуется на войну, - сказал дедушка, когда мы вышли на
улицу, - а между тем совсем недавно он был только шулером, да, мелким
пароходным шулером, которого били не меньше, чем пять раз за летний сезон.
Война убила навигацию, но она дала в руки Квецинскому его новое ремесло. К
сожалению, не одни только бывшие шулера занялись такими делами. Смерть
оказалась доходным предприятием, Сереженька! Кому я не перестану удивляться,
так это Авичу, который поставляет солдатские иконки на передовые позиции. Я
с ним уже не кланяюсь. Но разве он один? А Клячко который открыл завод для
переработки костей собираемых на поле сражения? А Рубинштейн, а Перкель, а
Вржещ, а Симоненко? Мне скоро не с кем будет раскланиваться в этом городе.
Сто на сто уже не считается заработком, выгоняют двести, четыреста! Гибнет
настоящая торговля, старая честная коммерция. Какие-то новые времена
настают. Попомни мое слово, Сергей, все это кончится невиданным крахом. Твои
социалисты не так уж глупы: никогда еще протест векселей не достигал таких
размеров.
Так рассуждал мой дедушка, влача по солнечным улицам свою честность,
как горб, и замолчал не прежде, чем мы вошли в контору, в его собственную
контору "Израиль Абрамсон и Ко", старое честное учреждение по экспорту
хлеба, со стеклянными перегородками и ежегодным дефицитом в четыре тысячи
довоенных рублей. Управляющий выбежал к нам навстречу.
- Скажите, Петя, - сказал ему дедушка, - среди наших служащих нет ли
часом георгиевского кавалера?
- Как же, - ответил управляющий, поглаживая свою пышную
старообрядческую бороду, - инвалид Рувим Пик, сторож склада номер
семнадцать.
- Пришлите его ко мне, Петя, - сказал дедушка.
Рувим Пик явился вечером, когда мы пили чай в большой столовой. Он
остановился на пороге, ослепленный великолепием этой комнаты. Огромная
люстра, подражавшая семисвечнику, распространяла неяркий свет. На стенах
висели варшавские, одесские и гомельские Абрамсоны (с изобретением
фотографии у евреев появились галереи предков). Они струили по сюртукам свои
бороды, хвастливые, как павлиний хвост. Возле каждого была жена, чистенькая
старушка в шелковой наколке. Здесь совсем не было молодых лиц, кроме
портрета моей матери, Анны Степановны. Фотограф поставил ее боком, и она
улыбалась из-за плеча во всей своей красоте, девятнадцатилетней, дерзкой,
взволнованной.
Рассказывают, что такой именно увидел ее в первый раз мой отец, когда
приехал сюда в высоких болотных сапогах, со сворой гончих, будто бы
отдохнуть после охоты, а на самом деле просить старика Абрамсона в третий
раз переписать векселя, хотя бы под залог палисандровой гостиной - царского
подарка, которому не было цены. Увидев мою мать одну в прихожей, молодой
Иванов пошатнулся, - он ощутил нечто вроде удара меж глаз, ослепительный