"Ольга Славникова. Один в зеркале" - читать интересную книгу автора

представителя какой-то фирмы, раздававшего, в костюме и при галстуке, блекло
отпечатанные рекламные листки, злого обритого пацана с неправильным, будто
картофелина, шишковатым черепом, в длинной узкоплечей куртке, подвернутой до
локтей, смотревшего на Вику глазами убийцы, в то время как его подружка,
полная девка в черной коже с заклепками, раскрашенная, будто чашка, прямо по
фарфоровой коже лица, держала приятеля двумя руками за брючный ремень.
Должно быть, эти двое (каждый по-своему) думали, что Антонов старый высохший
зануда, - а Вика, только что сдавшая сессию на счастливые тройки, требовала
мороженого.
Сейчас Антонов знал, что запомнит эту вечеринку, над которой, шевеля
золотые конфетные фантики и наматывая, будто водоросли, сигаретный дым,
плавно ходили вентиляторные винты. Антонов снова очнулся в тех же самых
комнатах, схематичных и знакомых, будто некий уровень компьютерной игры, где
симметрия была только одной из замаскированных ловушек и где его только что
убили из непонятного оружия. Перед ним топталась и что-то вежливо говорила
дама в красном, виновница торжества: бокал в ее руке, где давно угасли
остатки перекипевшего шампанского, был весь замазан по краю ее губной
помадой. Она была невыносимо лишняя, угнетающе трезвая, и более всего
Антонов хотел глядеть сквозь нее на белую, декоративно-шершавую стену, но
все-таки видел мягко выделяемые платьем тазовые кости и низкий наплыв
живота. Тело хозяйки вечера походило на старый, с женственным изгибом и
оплывшей корою, древесный ствол; Антонов знал, что где бы ни встретил ее
теперь, в другой беседе будет незримо присутствовать ее двойник, одетый в
красное, безымянный, протягивающий, опасно наклоняя в сторону собеседника,
тарелку крошева от шоколадного печенья.
Женщина не загораживала дальней комнаты, где Вика, облитая светом,
теперь танцевала под невнятную, словно водою размытую музыку, и лысый ее
партнер, расплываясь у нее на плече улыбкой, похожей на шелковый бант, все
двигал ищущими руками, поднимая дыбом Викино короткое платьице. Антонов знал
заранее, что, когда эта пьянка совсем распадется на части, он снова
встретится с Викой у порога в маленькой передней, где женщины, слегка
приседая, столпятся со своей расчехленной косметикой перед наклонным
зеркалом. Потом остатки компании выйдут в чернильную, на асфальте
отпечатанную ночь с химической зеленью фонарей, и те, с кем Вика будет
напоследок обмениваться поцелуями в щечки, вскоре, усевшиеся, проедут мимо в
одинаково ныряющих и исторгающих магнитофонную музыку автомобилях, перенимая
друг у друга вкруговую освещаемых пешеходов, отступивших в кусты. В
сомкнувшейся наконец темноте, расставляющей потихоньку припрятанные вещи на
места, Вика под конвоем безмолвного Антонова угрюмо побредет к трамвайной
остановке и в пустом вагоне будет стоять над тусклыми, в затылок
выстроенными сиденьями, опасаясь за костюм. А дома она напьется и будет
бестолково шевелиться, словно перевернутый на спину тонконогий жучок, - уже
неспособная поговорить с Антоновым, помнящим, что надо так ее раздеть, чтобы
не испачкать расплывшейся косметикой это чертово нежное платьице,
разнимаемое мелкой, как песочек, молнией на два свисающих куска и стоящее
даже без жакета три его доцентские зарплаты. Вика, всхлипывая, коленями
полезет на кровать и рухнет поперек, а Антонову останется пухлый, но
короткий плюшевый диван, всю ночь терзающий ворсом сбитую простыню; наутро
сквозь остатки сна раздастся отдаленное пиканье, и непрозревший Антонов,
сумбурно ища ногами тапки, разъезжаясь вместо тапка на попавшейся под ногу