"Олег Павлович Смирнов. Прощание (роман)" - читать интересную книгу автора

- А ты как в плену оказался? - спросили связиста из-за яблоневого
ствола. - Здоровый либо пораненный?
- Какая разница? Ну, здоровый, подвезло, значится...
- Бо-ольшая разница! - сказали из-за яблони. - Ты здоровущий бугай, а
мы израненные, нас захватили в санчасти...
- Хреновина! Все мы единой краской мазанные, единой меткой меченные.
Все - ручки в гору! Возврата нам нету. Аль кто по трибуналу скучает? Так он,
трибунал-то, за плен по головке не погладит... Пускай они там воюют, мы
отвоевались. Пускай нас на шахту везут, на завод, хоть в сельское
хозяйство... везде пленные могут работать. Чтоб только жрать давали...
У Скворцова противно дрожали щеки от бессилия и ненависти. Ах, ты,
иуда!
- Ты на что подбиваешь, падла? - К связисту подошел, припадая на левую
ногу, боец из связистов же: в располосованной штанине - бурая от засохшей
крови тряпица, без гимнастерки, в майке, на груди и руках наколки.
- Говорю, что хочу. А учить меня - сопливый... - Он начал нехотя
подыматься, но татуированный кулак сшиб его. Заверещав, связист вскочил,
кинулся к обидчику. Ударом сапога в пах скрючил того, вторым ударом
опрокинул на траву. Кто-то закричал, набросился на чернобрового, и он
закричал, отбиваясь. Ворота распахнулись, часовой вскинул автомат:
"Цурюк!"* - и очередь протарахтела. В воздух. Но дравшиеся сыпанули в разные
стороны. Часовой ухмыльнулся, погрозив кулаком, закрыл ворота. Во дворе
стало тихо-тихо. Потом из-за той же яблони прохрипели:
______________
* Назад! (нем.)

- А ежели б вдарил по нас, в гущину, а?
Никто не ответил. Зато стал слышен плач: непривычный, мужской. Плакал
чернобровый связист, и это вызвало у Скворцова не жалость, а ожесточенность:
иуда, предатель, слюни распускаешь, разжалобить хочешь - не выйдет.
Придушить бы тебя, будь хоть немного сил. На губах горчило, как от полыни. И
будто полынная горечь проникла в сердце. Горько видеть, что творится вокруг,
горько слышать слова слабости, неверия, предательства. Никогда бы не
подумал, что могут найтись такие - в армейской форме, - кто готов смириться
с пленом, стать рабом фашистов. И как все расползлись, когда часовой дал
вверх очередь...
На яблоневую ветку сел воробей - завертелся, засуетился, чистя клювом
перышки, охорашиваясь. И Скворцов вспомнил: Женя, охорашиваясь, говорила:
"Почищу перышки". А он смотрел при этом на ее кудри, на загорелые руки.
Когда это было? Теперь Женя далеко, хотя, быть может, всего лишь в соседнем
селе. И Ира с Кларой далеко - на свободе. Правильно он настоял, чтоб они
ушли с заставы. Воробей чирикнул, вспорхнул, и Скворцов подумал: "Да, все
правильно, женщинам - женская доля, мужчинам - мужская. Пусть у наших женщин
все обойдется, пусть их доля будет не чета нашей..." Скворцов будто
подремывал, а скорей всего на какое-то время сознание туманилось. Солнце
жгло, все жались к подбеленным стволам яблонь, слив и груш, в их скудную
тень. Воняло загноившимися ранами, калом и мочой - оправлялись здесь же, в
углу. За оградой изредка тарахтели мотоциклы, пылили армейские повозки,
запряженные битюгами; прохаживался часовой, близко к проволоке не подпускал,
щелкал затвором: "Цурюк!"