"Олег Павлович Смирнов. Июнь " - читать интересную книгу автора

окнах казармы, на цинковой крыше командирского флигелька. Солнце
предзакатное, но сильное: лето набирает разбег.
Старшина прошелся вдоль строя, покосился на крыльцо, с которого
спускался начальник, и скрипнул хромовыми сапожками:
- Застава, р-равняйсь! Смирна-а! Товарищ лейтенант! Застава на боевой
расчет построена! Докладывает старшина Дударев!
Лейтенант козырнул, поздоровался с пограничниками и начал сообщать
обстановку на участке. Ничегошеньки нового, то же было и вчера, и позавчера,
и несколько дней назад. Он толковал о вещах довольно тревожных, но Буров
смотрел на его спокойное, загорелое, в рябинках, лицо, на тщательно
подбритые виски, на отражавшие солнечные лучи эмалированные кубики в
петлицах и значок ГТО над кармашком и почему-то думал: "Лейтенант
преувеличивает, заостряет, так оно и положено: граница. А насчет отпуска я
определенно спорол горячку, нужно было ехать, уже качался бы в поезде
где-нибудь возле Ковеля".
- Необходимо быть готовыми к любым неожиданностям. Нарядам придаются
ручные пулеметы, каждому идущему на охрану границы брать дополнительно по
две гранаты, на каждый наряд - по ящику патронов, - сказал лейтенант и
поглядел вбок.
И Буров поглядел туда же: на приступке командирского флигеля - жена
Михайлова, Надя, в пестром ситцевом сарафане, чернокосая, цыганистая,
сионистом. И жена политрука - Марина, рыжая, белотелая, беременная, с
достоинством носящая огромный живот. Женщины были с тазами и свертками.
Отправляются в баню, обычно с ними и Михайловская дочка Верка ходит,
забавная девчушка. Но ее с первого июня отправили в Карпаты, в окружной
лагерь для детей начсостава. А начальник заставы и политрук банятся позже
всех, так сказать на закуску, оба любители попариться всласть вроде
Карпухина.
Женщины пошли по дорожке к бане - молодые, веселые, в шлепанцах, и
чем-то уютным, домашним повеяло от них. Еще бы - хозяйки дома, жены, матери,
ну, правда, Марина еще не мать, но вот-вот станет ею. До чего важно и
горделиво несет она свое бремя! За женщинами увязался вислоухий
щенок-дворняга с бантиком на шее, они смеялись, отгоняли его. Щенок делал
вид, будто уходит, и тут же возвращался, с тонким, поросячьим визгом хватал
женщин за пятки.
Эта домашность, умиротворенность не покидали Бурова и в столовой, за
ужином; стучали ходики на стене: тик-так, тик-так; стучали алюминиевые ложки
о края мисок; под столом мяукала Мурка, клянча мясца; пахло свежеиспеченным
хлебом, гречневой кашей, подгорелым салом - привычные, успокаивающие звуки и
запахи. И запах махорочного дымка от цигарок после ужина - тоже знакомый,
привычный.
Буров распечатал пачку "Беломора". Покурив, завернул в ленинскую
комнату. Он заглядывал сюда по вечерам, когда было малолюдно: погодка влечет
пограничников во двор. Иногда составлял конспект к завтрашним занятиям,
чаще - глазел на свой портрет: отличился, три задержания, и заставский
художник Лазебников изобразил. Красуется в ряду других портретов под общей
надписью: "Передовики заставы". Лазебников изобразил удачно: глаза
васильковые, задумчивые и чуточку грустные - не угрюмые, лоб без морщин,
нос - почти незаметно, что перебит, губы - красные, яркие, вообще неплохо
выглядит Павел Буров, возможно, он и в жизни такой?