"Олег Павлович Смирнов. Июнь " - читать интересную книгу автора

на саперных, мозоли натер, мышцы ноют. Посему побаниться не худо, суббота -
законный банный день для всех пограничных застав. Хозработы лейтенант
отменил, баню - шалишь. Побаниться - святое дело. Пот, грязь и усталость
смоешь. И грехи смоешь, коли имеются. У меня грехов нет, потому что есть
Валя. Далеко она, Валя, аж в Малоярославце. И задумался-то я, в общем, о
ней.
Прыгая в предбаннике на одной ноге и натягивая кальсонину, Буров
морщился: одевались все сразу, красные, распаренные, с мокрыми волосами, в
тесноте, в толкучке, и все сразу говорили. Так, треп: попарились всласть,
хлебного бы кваску пивнуть, поваляться б на пуховой перине да с разлюбезной,
хо-хо! Старшине, командиру станкачей сержанту Лобанову и приближенным
старшины - повару и завскладом - достались майки и трусы, прочим - кальсоны
и рубахи. Ладно, натянем кальсоны и рубашку, были бы чистые, пахли б утюгом,
свежее белье - это то, что надо. Лобанов шутил: в обнимку бы с разлюбезной.
А ведь он, Павел Буров, мог бы обнять свою милую через три денька, мог бы
поехать домой - и отказался. Не погорячился ли, проще - не сглупил ли?
Позавчера вызвал в канцелярию лейтенант Михайлов и, улыбаясь, сказал:
"Танцуй, Буров". Хотелось ответно улыбнуться - и только пошевелил губами,
поморгал, вздохнул. Не получается с улыбочками! "Смотря за что, товарищ
лейтенант". - "Есть за что! Распоряжение отряда: поедешь в отпуск.
Заслужил!" Буров вспомнил: недавно заставу проверял начальник войск
Украинского округа генерал Хоменко. Буров и его бойцы отстрелялись из всех
видов легкого оружия на "отлично", начальник отряда и комендант рассказали о
задержаниях, и генерал поощрил краткосрочным отпуском. "Когда же ехать,
товарищ лейтенант?" - "Да хоть сегодня!" - "Спасибо, товарищ лейтенант.
Очень желательно повидать Малоярославец, моя ж родина... Да вот
обстановка... Вы же знаете..." "Знаю", - сказал Михайлов. "Я слыхал, вы
из-за того и свой очередной отпуск придержали". - "Придержал". - Ну, и я
попридержу отпуск-то. Может, пригожусь на заставе в случае чего". Михайлов
сперва разубеждал - к чему временить, езжай, но затем разоткровенничался,
кое о чем поведал, пожал руку: "Если что заварится, пригодишься!" А если
ничего не заварится? Не заварится - тогда и отбуду в отпуск. Валька-Валечка
не уйдет от меня. Утешайся! От этих утешений легче ли? Но слово лейтенанту
сказано, не вернешь, и рукопожатием обменялись.
Буров достал из кармана гимнастерки расческу, зеркальце. Проку-то от
разглядываний - красоты не прибавится: лоб в морщинах - это в двадцать-то
два года, думы измучили, философ, глаза какие-то не такие, брови лохматые,
лешачьи, нос перебит, расплющен, губы тонкие, поджатые. Да, мрачный тип, чем
Валю покорил? Но покорил, точно. Или не совсем точно? Или совсем неточно?
Буров причесал жесткие, волнистые волосы на косой пробор, подул на расческу,
убрал зеркальце - Валин подарок, между прочим. На память. Ежели разобьет, то
и любви конец, так Валя говорила. Зачем же разбивать? Побережем.


* * *

На боевой расчет строились не спеша, еще не остывшие от банных
радостей, со вновь подшитыми подворотничками, пуговицы надраили зубным
порошком, сапоги наваксили - блеск, солнце на носочках подрывает. Оно и
впрямь играло - на штыках и лакированных козырьках, на лужице у конюшни и