"Олег Павлович Смирнов. Июнь " - читать интересную книгу автора

что, пустой звук? Мягкотелость - отставить!
Из запотевшего оконца поддувало свежестью, еще больше тянуло по полу,
по ногам, из-под двери. А встанешь - дышать нечем. Как же там, на полке?
Старшина крякнул, безбоязненно полез наверх, а Карпухин с самого начала не
слезает, крепок, туляк, не оспоришь. Крепок-то крепок, да с ленцой. На
саперных работах не надрывался: лопатой не частил, плечико под бревно не
торопился подставлять. Нынче суббота, законный хозяйственный и банный день.
Но начальник заставы приказал: хозяйственные работы - отставить. Старшина,
видать, этим приказанием был не шибко доволен. Однако доволен, недоволен -
выполняй. Старшина плановал: вынесем и просушим матрацы, подушки, подметем
территорию, напилим и наколем дровец для кухни, подкрасим забор и ворота,
уже распределил, какое отделение чем будет заниматься. А тут - на тебе,
лейтенант переиначил. У него конек - сооружение круговой обороны. Еще в
апреле и мае построили первую линию окопов, соединили их ходами сообщения,
на флангах - по блокгаузу. Сейчас, в июне, лейтенант затеял вторую линию,
скоро и ее закончим.
Утром старшина ставил задачу отделениям. Буровскому досталось рыть и
маскировать окопы, хода сообщения, наращивать верх блокгаузов бревнами и
землей - впрочем, как и остальным стрелковым отделениям. Плюс
хозяйственному. Пулеметчики Федора Лобанова готовили запасные позиции для
"максимов". Так что никто не оставался без дела. Объяснив, что и как,
старшина спросил, все ли понятно. В строю кто промолчал, кто ответил:
"Понятно", - а Карпухин брякнул: "Будем вкалывать, не прикладая рук!"
"Что?" - спросил старшина, сворачивая трубочкой ученическую тетрадь со
своими записями. "Я говорю: будем вкалывать не покладая рук!" "Правильно,
Карпухин, - сказал старшина и сунул тетрадку в карман. - Труд создал
человека! И не корчь из себя Лукьяна!" И глянул на Бурова: что ж, дескать,
распускаешь отделение, болтают со старшиной заставы, а? Действительно,
Карпухин болтает. Что касается старшины, то он не в духе: коль называет
бойца Лукьяном - первейший признак.
На саперных работах Карпухин поплевывал на руки, но не надрывался,
частенько передых устраивал, Шмагину кидал советы: "Остынь, Миша!" Остынь -
значит не торопись, отдохни. Точно, Лукьян. А поплевывает на руки перед тем,
как за что-нибудь взяться - за винтовку или лопату, за карандаш или ложку, -
такая привычка: дескать, работнем! В гражданке неплохо слесарил на
оружейном, доподлинно известно, а на заставе лопате предпочитает ложку. Хотя
службу несет справней, чем раньше, главное - трусить в наряде перестал.
Наверно, берясь за ивовый веник, тоже поплевывал на руки. Ишь, как хлещется!
И стонет от блаженства. Старшина крякает, Карпухин стонет. Ну, а он, Буров,
думает - каждому свое.
Шмагин кончил насвистывать и сказал:
- Товарищ сержант Буров, помоем спинки взаимно?
Вот и этот, из чужого отделения, панибратствует. Небось старшине не
предложил взаимно потереть спинки. Да и к своему отделенному тоже
поостерегся бы сунуться. А к Бурову можно, он добренький, не укрепляет
личный авторитет, так, что ли?
Конфузясь своей и чужой наготы, Буров натирал мочалкой узкую и худую, с
выпирающим позвоночником спину Шмагина, потом подставил собственный хребет.
Продирай, Шмагин, с песочком, не жалей моей кожи, раз уж дошло до взаимных
услуг. Еще, еще, вот здесь, под левой лопаткой. Три, три! Хребет я наломал