"Олег Павлович Смирнов. Обещание жить " - читать интересную книгу автора

голова, вполне возможно, была температура. Наверное, от слабости он так
неимоверно потел. Нижнее белье хоть выжимай, на гимнастерке проступали
темные пятна. Впрочем, и здоровые потели дай бог: июльский солнцепек,
духота, жарища, а ты знай топай и топай.
Макеев стер рукой пот со лба, встряхнул ею, сбрасывая влагу, и она,
влага, каплями упала на проселочный песок. И песок поглотил эти капли, вкус
которых - соль, Макееву доподлинно про то известно. Он подумал: "С чего
разглядываю след капель, всосанных песком, ведь пот снова наплывает на
глаза, все видится смутно". Еще подумал: "И с чего употребляю словечки
"бог", "божий"?" И еще подумал, что горло у него разболелось, по всему,
после того, как вчера, разгоряченный, распаренный, напился из холодного
ручья. Зубы тогда заломило, глотку как обожгло, а он пил и пил: ах, вкусна
водичка, ах, хороша! Ну вот и прихватило. По всему, ангина. Очень уместно
расхвораться на марше!
Они шли четвертый день. С тех пор как сбили немцев за Оршей. Немцы
после Орши то чесали весьма ходко, пытаясь оторваться, то занимали оборону,
пытаясь задержать наше продвижение. Когда их сбивали с рубежа, начиналось
преследование. Последние три дня оно было непрерывным, то есть пехота
торопилась за подвижными отрядами, а те рвались на запад, за отступающим
противником. Пехота шла днем, ночью отсыпалась. Ночи были сырые, туманные,
дни - пыльные, душные, прокаленные солнцем. Походные колонны держались
лесов: чтоб трудней засечь немецкой авиации. Она, однако, засекала, но
бомбили немцы редко, видимо, не хватало самолетов, да и наши "ястребки" не
давали разгуляться.
Дороги были проселочные, суглинистые и песчаные, в колдобинах, в
размывах, кое-где позараставшие подорожником, поросятником и прочей ползучей
травкой. Когда же на привалах сходили с дороги, то ноги заплетались в цветах
и траве, высоченной, по пояс, - колокольчики, маки, иван-чай, лебеда.
Валились, как в зеленую мягкую колыбель, и качались, лежа на спине, глядя в
синее, без облачка, небо.
А сейчас Макеев стоял на проселке и смотрел себе под ноги. Привала не
объявляли. Так, какая-то заминка: колонна остановилась, от головы колонны
проскакал адъютант командира полка, потом он проскакал обратно, а за ним
неспешно, с достоинством проехали на низкорослых мохнатых лошадках комбаты.
Собирают начальство. Что-то уточняют. Может быть, маршрут. Ходить по карте -
штука непростая, легко и заплутать. У нас уже было. Ничего, разберутся. А
возможно, и что иное. Вот именно, об этом бы ему думать, лейтенанту Макееву,
а не о боге и своих мокрых подштанниках. Короче говоря, думать о деле.
Макеев заставил себя забыть о горле, о своей усталости. Он это умел
делать - усилием воли переключаться с одного на другое, так, что оно,
другое, оттесняло все и становилось единственно важным сейчас. Он сглотнул -
гланды будто настолько распухли, что слюна с трудом проходила в горле;
отметил это и тут же забыл - пошел вдоль строя. На середине спросил:
- Как дела, ребята?
Голос был сиплый, неприятный самому себе, сиречь Александру Макееву.
Солдаты нехотя повернули голову в его сторону. Кто-то из сержантов
отозвался по обязанности:
- Нормально, товарищ лейтенант.
Солнце уже пекло не так, как в разгар дня, но ветер был жаркий и сухой.
Он волновал листву берез на взгорках, гнал по полю душное тепло, взвихривал