"Алексей Константинович Смирнов. Лето никогда " - читать интересную книгу автора

озера, словно пупырышек штырька, на какой насаживают пластинки, покачивался
сине-белый мяч, уплывший из чьих-то неверных, полусонных рук. Ласточки
сновали, словно ноты, которые высыпались из увертюры к грозе и теперь
разыскивали родную захватанную папку. Масляный завиток кувшинки покоился
среди плоских зеленых блинов. В прошлом году здесь утонул железнодорожник:
на него пала чайка, едва он доплыл до середины. Утопленника доставали при
участии старейшего водолаза, давно оглохшего и полупарализованного от
кессонной болезни, который чувствовал себя в воде как рыба и как рыба же -
вне воды, и который знаками умолял отпустить его в озерные глубины на
постоянное проживание, но его упорно вынимали, руководясь гуманизмом.
Маленький плавучий остров с одиноко торчавшей березкой придавал берегам
замечательную зыбкость. Бывали дни, когда он, прилепившись к берегу, тихо и
в притворном смирении выжидал, ничем не выделяясь своим деревом на фоне
других берез и обманчиво участвуя в береговой линии. Однако за ночь он
украдкой смещался и этим чуть-чуть - для поверхностного взгляда неприметно -
изменял вчерашний пейзаж. Там, где недавно выдавался зеленый мысок и в
подсознании запечатлелась пятерка деревьев, сегодня зеленели четыре, а
выступ сменился мелкой впадинкой - крохотный сдвиг, заставлявший рассудок
недоумевать, а его случайного обладателя почесывать темечко: что же
изменилось? Таким игривым дрейфом озеру даровалась определенная условность
вообще, ненадежность, неустойчивость во времени и пространстве. Однажды
ночью остров занял купальную бухту, и его неожиданное явление ранним пловцам
показалось страшным и тошнотворным: так человек, впервые в жизни пораженный
редким кожным заболеванием и прочесавший ногу битых пять часов кряду, в
досаде решается, наконец, задрать штанину и холодеет при виде невозможной
язвищи, что явилась ему в "здесь-и-теперь", и вот она есть, тогда как
секундой раньше страдалец даже не подозревал, что бывают такие ужасы.
Годы спустя этот остров растаял, как тает прискучившая выдумка.
Велосипедист пошел к воде, держа в поводу машину. Открылась тинистая
бухточка, в ней кто-то был. Сложившийся карточный образ распался, и озеро
превратилось в сверкающий пол безлюдного музея, закрытого по случаю неявки
посетителей. С краю, в бухточке, она же - ниша или альков, стояла одинокая
белая статуя. Пенсионер, чьи редкие волосы слиплись в острые косы, мылся
мылом; хлопья пены расплывались подальше от брюха, которое настоятельно
требовало отрешиться от античности и обратить снисходительный взор к
чему-нибудь возрожденному, голландскому.
На пляже какой-то верзила, которому впору была баба, а не формочки,
копался в песке. Он спорил со временем, так как последнее, вопреки песням,
рушит не гранитные, а песочные замки.
Ездок, брезгливо морщась, уложил велосипед в подсохший песок. Подойдя к
самой воде, он присел на корточки и опустил пальцы в чуть скользкую воду: со
дня на день ждали, что озеро зацветет. Однажды во сне озеро назвалось ему по
имени: Озеро Лезеро. Оно объявило себя почему-то устами давно покойного
гувернера. Еще в нем жило нелюдимое чудовище. Иногда оно испарялось и
превращалось в пузатую тучу, висевшую над озером в дачной праздности. А
ночью дождем проливалось обратно, и капли оседали на окрестных поселениях.
Чудовище жило тягучим дыханием озера, а озеро владело им в качестве влажной
души.
Статуя скребла бока, натиралась мочалом. До слуха мальчика донесся
треск; он обернулся и увидел, как сотрясается куст постаревшей сирени. В