"Алексей Смирнов. Заговор недорезанных " - читать интересную книгу автора

Курилко когда-то окончил в Австро-Венгрии иезуитский колледж, чем очень
гордился, и внешне в старости был весьма породист и готов для съемок в кино
в роли отрицательного европейского персонажа преклонного возраста. Его
вместе с внучкой написал ученик
Кардовского Ефанов, блестящий светский портретист типа Цорна и нашего
Серова. Портрет получился красивый.
Курилко рассказывал, что глаз он потерял на дуэли. Но на самом деле
глаз ему выбили матросы в каком-то портовом публичном доме. Было это еще до
революции, и на курилковской даче в Малаховке висели двойные парадные
портреты одноглазого, как адмирал Нельсон, хозяина и его красивой жены, дамы
общества. Портреты писал гений Петербургской академии Беляшин, огромный
мужчина, гасивший струей мочи газовые фонари на улицах Петроградской стороны
и умерший, как Рафаэль, от излишеств в дешевом публичном доме, которые он по
тогдашней моде откупал один на неделю. Впрочем, так делал не только он, но и
поэт-символист Блок, тоже откупавший подобные заведения на Островах, откуда
возвращался потом к жене и маме, посиневший и ослабевший, как паралитик.
Все академисты тогда на бесконечных линиях Васильевского острова
постоянно пили пиво и посещали проституток и гордились своими подвигами,
покрывая этих жертв общественного темперамента.
Курилко был одним из героев подобного образа жизни, но, в отличие от
"плебеев" типа Беляшина, он пил только коньяк Шустова. Он, не стесняясь
меня, мальчика, рассказывал свои бордельные истории, говоря при этом, что
ребенку надо привыкать к проституткам с детства, и вспоминал, что частенько
слышал из соседнего номера аплодисменты подглядывавших за ним через особые
глазки в стенках старичков-импотентов.
Почему-то я не помню жены Курилко, возможно, она уже тогда умерла. У
него был еще сын Миша, потерявший на фронте левую руку, довольно заурядный
театральный художник, смазливый и, во-видимому, просто приспособленец без
особых выкрутасов. Миша унаследовал все отцовские связи и его место в
Суриковском институте.
Я не раз бывал с папашей на даче Курилко и помню увитый диким
виноградом довольно средненький шлакобетонный дом и ухоженный участок с
цветами. Курилко любил возиться в саду, и вообще в быту он был простой
незатейливый старик с сухой немецкой внешностью аристократа. Он мог
прочитать целую лекцию об использовании им человеческого говна в качестве
удобрения и все время готовил кучи компоста. Человек он был не очень
богатый, имел в коммуналке
Большого театра комнату с низким мансардным окном и дачу в Малаховке и
не принадлежал к партийной элите, несколько его опасавшейся ввиду в общем-то
чуждого им всем политического душка, которым от него попахивало.
На даче у Курилко была большая гостиная с камином, ковром на полу и
хорошим роялем. По бокам камина висели парные портреты Беляшина и его
автопортрет в стиле позднего Рембрандта. О Беляшине Курилко мог говорить
подолгу. Его личность, по-видимому, его когда-то поразила.
Беляшин был крайне прост в быту, называл свою мастерскую храмом
искусства, мало кого туда пускал, вытирал фузу с палитры прямо о стены,
счищая ее мастехином; пищу готовил себе в эмалированном ночном горшке, куда
периодически и гадил. Летом на академической даче он ходил на этюды голым и,
купаясь, вешал на свой огромный член одежду и ботинки. Когда он умер,
перетрудившись в борделе, его хоронила вся академия как своего героя и