"Алексей Смирнов. Заговор недорезанных " - читать интересную книгу автора

этому уцелеть самому. В начале войны русские люди всерьез сомневались: под
кем им будет легче жить - под Сталиным или под Гитлером, и, поведи себя
немцы в России, как во Франции, многое было бы по-другому. Об этих русских
колебаниях никто никогда и нигде не писал, тема по сей день наглухо закрыта.
А ведь все это было, и культурная Москва сорок первого ждала немцев. В
сталинской Москве, кроме Архитектурного института, было еще два центра, где
кучковались
"бывшие", склонные к реалистической живописи. Одним из таких центров
была мастерская художника Василия Николаевича Яковлева. Он происходил из
очень богатой купеческой семьи, мужчины которой усиленно предавались
неудержимому и неукротимому блуду. Отец
Яковлева постоянно говорил: "Со всеми женщинами сойтись невозможно, но
к этому надо стремиться" - и посему постоянно посещал дорогие бордели и
содержал особо умелых и шикарных проституток на особых квартирах с
зеркальными потолками и стенами. При всем при том он был крепкий семьянин,
был очень религиозен и гордился тем, что ежедневно, кроме постных дней и
постов, до самой глубокой старости огуливал свою жену и, по словам сына,
залезал на нее даже уже трясущимся после паралича, придавая этим актам
библейский характер.
А укладываясь с женой в постель, обязательно цитировал Писание. В доме
купцов Яковлевых всюду стояли цветы и пальмы, по углам горели разноцветные
лампады и поблескивали в позолоченных и серебряных ризах иконы. После
революции Яковлевых разорили. Дядя Василия
Николаевича зарыл в лесу очень много золота и драгоценностей, а когда
через несколько лет пришел его откапывать, то не нашел своего клада и
повесился на ближайшем суку, забравшись на пенек.
Яковлев смолоду учился в школе живописи и у Серова, и у Коровина,
научился писать пленерно, но люто возненавидел и Морозова, и Щукина, и своих
учителей, и французских импрессионистов, задолго до
Геббельса, Гитлера и Жданова считая их вырожденцами и извращенцами,
вспоминая иногда о еврейских корнях Пикассо и Матисса. Впрочем, в быту
Яковлев не был антисемитом и с евреями общался нормально и даже имел
еврейских любовниц, ценя их южный пыл и умение. Еще учась в московской школе
живописи, Яковлев начал копировать голландцев и фламандцев. Особенно он
любил Снайдерса, Рубенса и Иорданса. В деле подражания он добился огромных
результатов, был своего рода гением имитаций, причем мирового масштаба.
Подделками он начал заниматься еще до революции, сбывая их купцам. Страшный
разврат отца и вечная бордельность его существования раздражали молодого
Яковлева, и он, обладая огромным сексуальным темпераментом, решил жить
морально чисто, рано женился и эротически, по-молодому любил свою жену.
Женился он на дочери московского портретиста Мешкова, красивой
голубоглазой блондинке с ненасытным темпераментом под стать своему супругу.
Яковлев, как и Рубенс, часто писал жену голой в постели с кроликами, кошками
и маленькими собачками в руках. Портреты были шикарные, но отдавали
борделем. Близкие звали его супругу Катькой.
Ее отец, Василий Никитович Мешков, рисовал на французском ватмане углем
и соусом прекрасные большие портреты, которые чуть подкрашивал растертой
сангиной, и крепко пил водку. Рядом с его мольбертом всегда стоял ящик с
водкой. Писал он также портреты маслом, но несколько хуже, чем углем.
Однажды Василий Никитович писал портрет