"Леонид Смирнов. Умереть и воскреснуть, или Последний и-чу " - читать интересную книгу автора

лестнице, и пришлось бедолагам делать крутой разворот.
Отец вышел на крыльцо, утомленно привалился плечом к косяку, вздохнул
тяжело, поднял к закатному, залитому багрянцем и чернилами небу печальные
синие глаза. Век бы не видел эту шумную компанию. Редкий случай, чтобы отца
кому-то удалось так измочалить...
Я мало похож на отца. Материнская и отцовская кровь причудливо
перемешалась во мне.
Федор Пришвин, когда был помоложе, удивительным образом напоминал
покойного премьера Рамзина: тот же высокий лоб, густые брови, латинский нос
и пушистые усы, которые почти скрывают тонкие губы. Лишь небольшой
подбородок чуть портил картину. Зато добрая улыбка освещала и удивительно
преображала его лицо. Теперь, когда густые отцовские кудри поредели и на
висках проступила седина, стало ясно: Федор Иванович пошел в своего деда -
Сергея Пришвина. Со старинной фотографии на нас смотрел отец - только был
он непомерно грозен да еще отпустил бороду, пряча страшный шрам на
подбородке.
Позднее, когда делегация убралась восвояси, отец собрал семейный совет
и подробно пересказал свою беседу с отцами города. Где он взял на это силы,
ума не приложу.
А сейчас эта шатия-братия громко шутила, поздравляла друг друга с
грядущим спасением города и предвкушала сытный ужин под "белую головку".
Отец их немножко остудил, громко, на весь сад, сказав:
- Теперь дело за малым - уговорить Гильдию. - Произнес таким тоном,
что всем стало ясно: предстоит не легкий бой, а тяжелая битва.
Первым опомнился городской голова. Привык он и к неудобным вопросам, и
к неудобным ответам - как-никак не одни выборы за спиной. Расправил пышные
пшеничные усы, прищурил глаза и замурлыкал:
- Не преуменьшайте собственный вес, глубокоуважаемый Федор Иоаннович.
Уж мы-то прекрасно осведомлены о нынешней расстановке сил в Гильдии. Уж
мы-то...
Отец перебил его грубо, чего обычно себе не позволяет (видно, стало
невтерпеж):
- Пока что вы чуть не профукали город!
Воцарилось замогильное молчание. Лица гостей стали каменные, и на меня
ощутимо повеяло холодом. Обстановку разрядила мать. Она подошла к мужчинам
и дважды хлопнула в ладоши, требуя внимания:
- Ужин подан, господа! Прошу к столу.
- Я бы хотел помыть руки, - произнес Виссарион, быть может подыгрывая
ей.
И все потянулись в умывальную комнату.
...Ужин прошел благопристойно. Индюшка была великолепна, а ледяная
самодельная можжевеловая настойка шла на ура - графин за графином. Но жажда
была неутолима. В конце концов домашние запасы можжевеловки оказались
исчерпаны, и отцу пришлось выставить на стол "женскую" брусничнику.
Мать с легкой грустью проводила глазами четыре запыленные бутылки
прошлогоднего урожая. Она не испытывала особой любви к спиртному, но своих
немногочисленных подруг всегда угощала с огромным удовольствием.
Брусничника была одним из ее фирменных угощений, а порой - когда надо было
утолить чьи-то женские печали - и вовсе гвоздем программы.
Стемнело, зажглись лампочки, развешенные на ветвях раскидистых лип.