"Игорь Смирнов. Бухенвальдский набат" - читать интересную книгу автора

другой стороной. Я почувствовал, что его твердость и бесстрашие поднимали
артиллеристов. Вот почему на батарее до последней минуты царил закон: "Один
за всех и все за одного". Это он сумел создать такую обстановку в тяжелейшие
дни отходов, окружений и страшного невезения. Ему словно только и нужно было
все это напряжение, тягость, чтобы проявить себя полно и ярко... Я думаю,
что окажись он где-нибудь в Бухенвальде и другом подобном месте, он бы вел
себя мужественно и достойно.
А мужество здесь необходимо каждому человеку и каждый день... И
раскрывается оно часто там, где его совсем не ожидаешь.
Когда я прибыл в лагерь, священника Шнейдера уже не было в живых, но о
мужестве его знал весь Бухенвальд. Верующие видели в нем пророка и мученика,
а коммунисты уважали силу его Духа и неистребимую ненависть к фашизму.
А был он евангелический священник, и по сану ему полагалось быть
смиренным и кротким. Но Шнейдер публично отказался снять шапку, когда на
плацу "чествовали" Гитлера. Его бросили в карцер в руки зловещего Мартина
Зоммера и протомили там больше года. Но Шнейдер не смирился. По воскресеньям
и в дни больших праздников, когда весь лагерь стоял на аипельплаце,
торжественную тишину переклички нарушали громкие проклятия, рвущиеся из-за
решетки карцера: Шнейдер проклинал коменданта и его приспешников, обвинял их
в массовых убийствах, выкрикивал имена жертв, погибших в последние дни. На
него набрасывались охранники, пинали, швыряли в другой угол камеры, били до
полусмерти, а через несколько дней он снова кричал свои проклятья. И только
смерть заставила Шнейдера замолчать. Говорили, что его тело было изуродовано
истязаниями. Когда его мертвым выносили из карцера, весь лагерь молчал в
глубокой скорби...
Слушая рассказы об этом человеке, я, безбожник, коммунист, проникался
почтительным уважением к его имени. И теперь, вспоминая лагерную жизнь, я
подписываюсь под словами Вальтера Бартеля:
"В борьбе против организованного истребления людей, против шпиков,
против эпидемий, порождаемых голодом,, вопрос решал не прежний партбилет, а
стойкость, мужество и подлинная солидарность. Только тот, кто под дулами
пулеметов, глядевших со сторожевых вышек, за проволокой, через которую
пропущен электрический ток, во власти озверевших бандитов, готовых в любую
минуту пристрелить заключенного за малейшую "провинность", забить до смерти,
затоптать сапогами, повесить, загнать под пули охранников, - только тот, кто
в этих условиях находила себе мужество для того, чтобы дать отпор, чтобы
защитить своих товарищей, пользовался в лагере доверием и авторитетом".
Когда человеку становилось невыносимо, он мог совершить отчаянный
поступок. Слабые кидались на проволоку с высоким напряжением и сгорали или
бросались под пули охранников. Сильные и при этом думали, как бы подороже
продать свою жизнь и хоть чем-нибудь нанести урон фашистам.
Такой была смерть Юрия Ломакина, которая взволновала весь лагерь и
заставила долго говорить о себе.
Подпольная организация в принципе была против побегов. Обычно они
кончались неудачами, а весь лагерь нес тяжелое наказание, и многие могли
поплатиться жизнью. Но были случаи, когда в филиалах лагеря готовились
побеги. Так, летом 1944 года бежала шестерка молодых ребят, комсомольцев, во
главе с Юрием Ломакиным. Всех поймали и вернули в Бухенвальд, на 44-й блок.
Здесь они ожидали решения своей участи. Все знали, что за побег одно
наказаниесмерть и крематорий. Подпольщики пытались спасти их, но не успели.