"Игорь Смирнов. Бухенвальдский набат" - читать интересную книгу автора

эсэсовцы. Но я не слышу от него ни одного слова упрека, недовольства. Только
внимательный взгляд исподлобья метнет он временами и ни о чем не спросит. Да
и о чем спрашивать? Мы хорошо понимаем друг друга: это и есть солидарность -
наша опора и надежда в Бухенвальде. Может ли быть иначе - мы свои люди, у
нас одна цель и один враг...


Глава 12. Дамоклов меч

Все дальнейшие события смешались в один клубок, и понадобилось какое-то
время, чтобы стало понятно, что принесли они лагерю вообще и сопротивлению в
частности.
Утро 24 августа 1944 года не предвещало ничего грозного. День был
ясный, жаркий - обычный день конца лета, когда все в природе затихает в
ароматной истоме, словно предчувствуя скорое увядание. Лагерь полупуст -
команды с утра, как обычно, разошлись по работам. На блоках заканчивается
уборка. И тут послышался в небе нарастающий гул целой армады самолетов. На
это поначалу никто не обратил внимания. В последнее время над нами часто
появлялись самолеты союзников, разворачивались где-то неподалеку, а через
несколько минут в стороне Веймара, Эрфурта или Лейпцига вставали высоченные
дымовые столбы и глухо ухали мощные взрывы. Но над горой Эггерсберг пока
было все спокойно. Говорили, что нас спасают огромные красные кресты на
белых крышах цехов "Густлов-верке" и ДАУ. Кто знает, может быть, это и так,
во всяком случае ни одна бомба не задела Бухенвальд, тогда как, по слухам,
многие окружающие города лежали в развалинах.
На сей раз все произошло иначе. Самолеты густыми волнами - десятками,
сотнями - заполнили небо над Эттерсбергом, развернулись и низко, с ужасным
оглушающим ревом прошли над бараками.
- Бомбить будут! - дико закричал поляк-штубендист Юзеф и вдруг надел на
голову табуретку.
Все, кто был в блоке, невольно втянули головы в плечи, и сейчас же над
заводами ДАУ и "Густлов-верке" все смешалось в вое, грохоте, свисте. В небо
взметнулись глыбы бетона, железа, дерева. Все это падало обратно и снова
взметывалось вверх. А самолеты идут и идут - одна волна, вторая, третья...
шестая...
В окнах бараков вылетают стекла, осколки барабанят по крыше, тяжелые
камни и куски железа залетают в окна.
В дверях барака вдруг появляется Валентин Логунов, что-то кричит, машет
руками. Ничего не слышу. Догадываюсь, чего он хочет. Кричу, что есть мочи:
- Не смей! Сейчас нельзя! В лагере почти нет людей! Это кончится
провалом!
Через несколько минут все смолкло, только горело, разгораясь, что-то в
районе заводов, полыхало уже несколько деревянных бараков в той же стороне.
Все, кто оставался в блоках, кинулись к воротам, к горящим зданиям, тащили
носилки, лопаты, ведра... В лагерь потянулись раненые. Кого несли, кто
ковылял сам. Говорили, что от одиннадцати цехов "Густлов-верке" остался один
и то без перекрытия. Лазарет не успевал принимать раненых и покалеченных,
они валялись прямо на мостовой, на крыльце, в коридорах. Из-под развалин
выкапывали мертвых и изувеченных. Около крематория росли штабеля трупов.
Прошел слух, что под одним из разрушенных блоков обнаружен труп писателя,