"Сергей Снегов. Тридцать два обличья профессора Крена" - читать интересную книгу автора

не появляться в аудитории. Меня корчило от мысли, что придется забросить
эксперименты хоть на час. Изредка встречая студентов во дворе колледжа, я
отворачивался и торопился пройти мимо.
- Вы израсходовали свое жалование за десять лет вперед, - продолжал
Паркер. - Два таких профессора, как вы, выпустят в трубу любой
университет...

...миллиарды лет! Я содрогнулся, представив себе безмерный
однообразный бег столетий, начавшийся с момента, как первый комочек
протоплазмы стал развиваться в мыслящую субстанцию. Продолжительность
человеческой жизни рядом с продолжительностью процесса, создавшего ее, -
песчинка у подножия Монблана! Что сложнее? Быть готовой песчинкой или
нагромождать гору, порождающую песчинку? Я задал себе этот вопрос и
ужаснулся - ответ был иной, чем я ожидал. Ровно три миллиарда лет
понадобилось природе, чтобы даровать женщине умение за девять месяцев
породить новую жизнь. Труд женщины и природы несоизмерим. "Монблан и
песчинка!" - твердил я себе, шагая по лаборатории из угла в угол.
Да, конечно, я совершил открытие. Я нашел способ миллиарды лет,
потраченные природой, сжать в недели и дни. Я уверен: мне поставят
памятники во всех городах мира, каждое слово, набросанное мной на листке,
будут изучать под микроскопом. "Он был в волнении, когда писал эту букву
"а", в ней чувствуется нервозность", - скажут знаменитые историки. "Нет, -
пойдут доказывать другие, - буква "а" спокойна, но взгляните на "б"! Мы
берем на себя смелость утверждать, что в момент, когда Крен чертил эту
букву, его полоснула ослепительная идея, может, та величайшая его мысль -
об искусственно созданном усовершенствованном человеке. Макушка буквы "б"
набросана с гениальной свободой и широтой!" Все это будет, не сомневаюсь.
Ничего этого не будет! Рожденное мной детище беспомощно. Я - мать,
вышедшая из больницы одинокой во враждебный мир. Я сижу на камне с
ребенком в руках, у меня нет денег, нет еды, льет дождь. Ребенок корчится
и тихо плачет. Что мне делать? Нет, что же мне...

- ...Мак-Клой! - сказал он, пожимая руку. - Я представлял вас другим.
Мне думалось, что вы черный, как паровозная труба. У вас вполне приемлемое
лицо, док, уверяю вас.
- И мускулы боксера! - пискнул второй, очень маленький и юркий, с
мышиным личиком, желтозубый и редковолосый. Он хихикнул и поправил
галстук-бабочку. Рука его была покрыта красноватой шерстью. - Я -
О'Брайен. Вы не выступали на ринге, профессор? Я хорошо помню, как некий
Рудольф Крен нокаутировал любимца публики Джойса во втором раунде. Судья
сделал все, что мог, но что он мог сделать, если Джойс пришел в себя лишь
на другой день? Нет, вспоминаю, того парня звали Карпер. Он вам не
родственник?
- Садитесь, Крен! - проговорил третий. Этот не протянул руки, лишь
указал на кресло. Мне показалось, что он у них главный. Он был худ и
угрюм. Я еще не видал таких колючих глаз: он ударял ими, как гвоздями.
Кстати, они были цвета гвоздей. - Моя фамилия Гопкинс. Я читал ваш
меморандум. Вам не кажется, что это может плохо кончиться?
Я сразу понял, что с ними нельзя быть искренним. И великан Мак-Клой,
и карлик О'Брайен, и железный сухарь Гопкинс были одинаково мне чужды. Их