"Сергей Снегов. Язык, который ненавидит " - читать интересную книгу автора

детишки ползали по телу умершей от голода матери и тихо скулили перед тем,
как самим умереть на ней. И еще я видел летом того же 1933 года, как
сельские чекисты гнали на работу отощавших "принудчиков" и те падали на
землю и без помощи не могли подняться, а некоторым и помощь не помогала.
И в те же страшные годы, жадный книголюб, я прочел у поэта Фридриха
Шиллера в его историческом трактате "Тридцатилетняя война", как погибала от
голода обширная, по тем временам культурнейшая Германия, вконец разоренная
противоборством католиков и лютеран. А у историка Александра Трачевского, в
его "Новой истории" с ужасом узнал, что съедание трупов было в те годы
нормальной жизненной операцией в опустевших и озверевших немецких деревнях.
Скорбные слова старого петербургского профессора: "не только питались
трупами, но матери жарили и ели собственных детей" - в тяжкой своей
нетленности навечно сохранились в моей памяти. И Трачевский добавлял, что за
годы великой религиозной войны, которую обе стороны вели во имя
провозглашенных ими высоких идеалов, население в Германии сократилось с 17
до 4-х миллионов, а сельское хозяйство лишь через двести лет, в 1818 году,
достигло того уровня, на котором стояло в 1618. И в дни разговора с Трофимом
совсем уже немного времени оставалось до освобождения Ленинграда - и тогда
устрашенный мир узнал, что и там, и ныне, в двадцатом веке, совершалась во
время блокады и охота на людей, и человекоедение.
Всю жизнь я мыслил не так красиво выстроенными логическими
силлогизмами, как яркими стихами. И я хорошо помнил гениальное стихотворение
Максимилиана Волошина о голоде двадцатых годов в Крыму и часто твердил про
себя его неистовые, мучительные строки:

Хлеб от земли, а голод от людей:
Засеяли расстрелянными - всходы
Могильными крестами проросли:
Земля иных побегов не взрастила.
Землю тошнило трупами - лежали
На улицах, смердели у мертвецких.
В разверстых ямах гнили на кладбищах,
В оврагах и по свалкам костяки
С обрезанною мякотью валялись.
Глодали псы отгрызенные руки
И головы. На рынке торговали
Дешевым студнем, тошной колбасой,
Баранина была в продаже триста,
А человечина по сорока.
Душа была давно дешевле мяса,
И матери, зарезавши детей,
Засаливали впрок: "Сама родила
Сама и съем. Еще других рожу..."

Не знаю, читал ли Волошин Трачевского, но нарисованная ими картина
совпадает даже в своих чудовищных деталях: матери поедали собственных детей.
Давно печалились: голод не тетка. Но голод, когда становится массовым, не
раз приводил к утрате того главного, что отличает человека от животных:
потере им своей человечности.
Так что признания Трофима не были для меня столь уж невероятными. Я и