"Сергей Снегов. Язык, который ненавидит " - читать интересную книгу автора

во втором лагерном отделении городского имелось много больше, чем на тех
единственных двух улицах, которые его составляли. Куда я ни поворачивал
голову, везде тянулись деревянные побеленные бараки, они вытягивались в
прямые улицы, образовывали площади, сбегали от площадей переулочками вниз в
долинку ворчливого Угольного ручья. А по барачным улицам слонялись
заключенные, кто уже в лагерной одежде, кто еще в гражданском. В основной
массе это были мужчины, но я увидел и женщин. Женщины различались по виду
сильней, большинство сразу выдавали себя - хриплыми голосами, подведенными
глазами, вызывающим взглядом, - но попадались и явная "пятьдесят восьмая":
интеллигентные лица, городская одежда, еще не смененная на лагерную. Я искал
знакомых, переходя от барака к бараку, но они либо терялись в толпе, либо
куда-то зашли. Я читал надписи на бараках: "Амбулатория",
"Культурно-воспитательная часть - КВЧ", "Учетно-распределительный отдел
УРО", "Канцелярия", "Вещевая каптерка", "Ларек", "Штрафной изолятор - ШИЗО".
Надписи свидетельствовали, что во втором лаготделении царствует не хаос, а
дисциплина и режим.
Наконец я встретил двух знакомых. Хандомиров с Прохоровым несли в руках
консервные банки и папиросы.
- Роскошь! - объявил сияющий Хандомиров. - Не ларек, а подлинный
магазин. Любой товар за наличные. Купил три банки варенья из лепестков розы,
пачку галет. Есть и твердая колбаса, и сливочное масло по шестнадцати
рубчиков кило.
- Почему же не купили масла и колбасы?
Хандомиров вздохнул, а Прохоров рассмеялся.
- Жирно - сразу и масло, и колбасу. Во-первых, бумажек нехватка. А
во-вторых, надо где-то какое-то заиметь разрешение на ларек, если захотелось
колбаски. Как у тебя с рублями, Сергей?
- Никак. Ни единой копейки в кармане.
- Бери взаймы банку варенья, потом вернешь - и не сладкими лепестками,
а чем-нибудь посущественней. Идем пить кипяток с изысканными сладостями.
Мы воротились в барак и истребили все сладостные банки. Два дня после
роскошного угощения от нас подозрительно пахло розами - отнюдь не лагерный
аромат, а я приобрел устойчивое (на всю дальнейшую жизнь) отвращение к
консервированным в сахаре розовым лепесткам.
- Теперь основная задача - обследоваться, - сказал Хандомиров. - Я все
узнал. Организована бригада врачей из наших, под командованием вольных
фельдшеров, свыше назначенных в лагерные доктора. Заключенные врачи
именуются лекарскими помощниками, сокращенно лек-помами, а по лагерному
лепилами - видимо, от слова лепить диагноз. Среди лепкомов я нашел
профессоров: Никишева, патологоанатома; докторов кремлевской больницы
Родионова и Кузнецова, оба хирурги; еще увидел Розенблюма и усатого
Аграновского, оказывается и он по профессии врач, а я его знал как
украинского фельетониста, после Семковского, Зорича и Кольцова следующего по
славе. Работа у них простая - кого в работяги, кого в доходяги, а кого в
больницу - готовят этап на тот свет. В общем, пошли.
Перед медицинским бараком вытягивалась стоголовая очередь. Я увидел в
ней Яна Витоса. Старый чекист, работавший еще при Дзержинском, сильно сдал
за последний месяц в Соловках, и особенно в морском переходе. Он хмуро
улыбнулся.
- Ваш дружок Журбенда тоже определился во врачи. Называл себя