"Сергей Снегов. Язык, который ненавидит " - читать интересную книгу автора

вечно голодном втором, где ложки облизывались насухо, а хлеб подъедался до
крох, было сравнительно опрятно и чисто, интересно и культурно. Там обитала
интеллигенция, там был интеллигентный быт. В клубе скрипач Корецкий играл
Равеля и Паганини, Сарасате и Баха, Алябьева и Де-Фалья. В бараке можно было
сразиться в шахматы с проектировщиком Габовичем - любому его противнику
быстрый мат гарантировался. На нарах беседовали Потапов и Эйсмонт, Прохоров
и Альщиц, Хандомиров и Ходзинский. Когда не очень лило, я часами
прогуливался по зоне с Анучиным, мы спорили о философии Лейбница и
Шпенглера, поэзии Вийона и Маяковского, эпосе Гомера и Шолохова. С милым,
всегда немного грустным и очень мужественным Липским обсуждали представление
Леметра о мироздании, общетеоретические ошибки Гейзенберга и Бора, парадоксы
Де-Бройля и Борна. С забиякой Прохоровым бегали рассматривать этапы женщин,
их уже прибыло две баржи, с профессором Турецким - исправляли партийную
линию, выстраивали ее по-ленински, обсуждая одновременно, есть ли у нас
какие-либо шансы на досрочное освобождение. А все это, поздно ввечеру, почти
в полночь, часто завершалось тем, что по моему с Прохоровым примеру
кто-нибудь брал пустое ведро и выклянчивал на кухне остатки ужина - вот было
торжество, если повар попадался с душой и в барак притаскивали
дополнительного супа и каши! Нет, там, в этом нелегком и, по-своему, хорошем
втором лаготделении я впервые всем нутром ощутил, что не единым хлебом жив
человек.
Теперь со всем этим приходилось проститься.
Все в Норильске знали, что первое лаготделение - царство блатных. И в
нашем интеллигентском втором тоже имелись - целые бараки - и уголовники, и
бытовики. Но там их подавляла массой "пятьдесят восьмая", воры могли учинять
отдельные безобразия, но творить безобразную погоду были бессильны. А в
первом лаготделении они распоясывались. Конечно, и здесь обитала "пятьдесят
восьмая" - и в немалом количестве. А еще больше было бытовиков - осужденных
за административные, хозяйственные провины, за мелкое хулиганство, за драки,
за хищения и растраты, за воровство тоже. Бытовики были преступниками, но не
доходили в своих проступках до профессионализма настоящих уголовников, гордо
именовавших себя "ворами в законе". Бытовики совершали преступления перед
строгим до жестокости законом, но не жили преступлениями как
профессиональной работой. И они, не терявшие связей с временно потерянной
волей, с родителями, женами и детьми, не создавали лагерной погоды, а
составляли ту боязливую, робко покорную начальству массу, внутри которой,
как злотворные бактерии в питательном бульоне, наливались соками настоящие
блатные: те, что существовали преступлениями, не заводили отягчающих их
семей, - не женились, а "подженивались", - и громогласно хвастались, попадая
в очередную отсидку за проволочный забор: "Прибыл из отпуска. Кому лагерь
кому дом родной". Многие и вправду в лагере чувствовали себя лучше, чем на
воле - крыша над головой есть, пайка идет, в баню водят, в кино приглашают.
А что до работы, так от работы кони дохнут - а чем мы хуже лошадей?
Таким нам всем издалека - за пятьсот метров - виделось государство
блатных. И мы передавали один другому страшные слухи - по-местному
"параши", - что в том, в первом отделении, кровавятся споры банд Мишки
Короля, Васьки Крылова, Ивана Дурака и какого-то Икрама - и не дай господь
хоть боком коснуться их свар - жизни не будет. Первая встреча с уголовниками
на пересылке, а потом на этапе из Соловков в Норильск подтверждала все
мрачные слухи - народ был нехороший. Узнав, что на другой день мне