"Сергей Снегов. Язык, который ненавидит " - читать интересную книгу автора

держался мнения, что добрая улыбка - визитная карточка души. Глаза зато были
неопределенные, от погоды, а не от природы - утром светлые до водянистости,
днем желтоватые, а ввечеру промежуточные между серыми и коричневыми. Цвет
глаз, правда, не входил в объявленную мною нарядчику опись обязательных для
дневального качеств, - и поэтому я не возразил ни тогда, ни потом против
удивительного непостоянства их цвета.
- Будешь орудовать этой метлой, правда, поношенная, - показал я на
главное орудие его ремесла, возвышавшееся в бывшем азацисовском углу.
- Сегодня же сделаю новую, - пообещал он. - Знаю местечко, где заначен
привезенный с материка запас ивы. Выберу самые тонкие веточки. Разрешите
отлучиться на часок?
- Не больше, чем на часок, - строго предупредил я.
И часа не прошло, как в лаборатории появился великолепный веник, много
послуживший нам и после того, как Трофима в лаборатории уже не было. Старую
метлу он тоже не выбросил - она осталась для грубого наружного подметания.
В тот же день обнаружилось за Трофимом еще одно свойство, совершенно
немыслимое у Азациса. Три девушки понесли в цех отремонтированный
самописец - расходомер воздуха. Прибор был тяжелый, на пару десятков
килограммов, а до цеха метров двести. Девочки только приноравливались
ухватить его понадежней, чтобы не повредить по дороге, как Трофим растолкал
их, принял самописец на грудь и скомандовал:
- Одна впереди, показывай дорогу. Да шагай осторожно, в цеху на полу
всякого навалено.
Вскоре ни одна девушка не бралась за тяжелые аппараты, а только кричала
в угол:
- Трофим, бери сразу три термопары с гальванометром и неси за мной.
И не было случая, чтобы Трофим отказался.
Вначале я думал, что в новом дневальном говорит угодничанье, стремление
к каждому подделаться, быть нужным всем - очень ценное качество для
человека, попавшего "незаконно" на легкую работешку и опасавшегося, что
любая лагерная проверка может выбросить его вон. Но вскоре я убедился, что
он любит саму работу. Он наслаждался любым трудом, ему нравилось напрягать
свои мускулы. Он просто изнемогал, если не мог чего-то переносить,
передвигать, чистить, чинить, прилаживать. И, наверное, обижался бы и
страдал, если бы кто надрывался на непосильной работе, а ему не позволили
оттолкнуть того неумеху и радостно взвалить на плечи ношу, которую тот и
сдвинуть с места не мог. Я понимал его. Я сам был таким - страдал, если не
мог потрудиться - особенно во внеслужебные часы. Правда, между нами было
важное различие: он трудился одними руками, а я, до боли утомляя свои руки
писанием и многократной переделкой стихов, все же присовокуплял к ручному
труду и мыслительный - рифмы рождались в голове, а не только на кончиках
пальцев.
Все же его искреннее трудолюбие казалось удивительным в лагере, где
увиливание от труда числилось доблестью, а не грехом. Кантовка,
замастыривание, туфта, показуха, чернуха - сколько многообразных названий
придумано для главного лагерного занятия - где бы ни работать, лишь бы
поменьше работать. Работа должна прежде всего иметь вид работы - такова
бодрая заповедь для каждого настоящего лагерного трудяги.
Не прошло и двух недель пребывания Трофима в лаборатории, как он
продемонстрировал еще одну удивительность своей натуры.