"Сергей Снегов. Фантастическая одиссея ("Люди и призраки" #6)" - читать интересную книгу автора

естественной защитой от моря: даже в бурю волне не одолеть такую преграду.
Балтика, светлая, в белой пене катящихся на берег волн, открылась наотмашь.
Шел шторм с юго-запада, странный, мало похожий на обычные бури, когда ветер
гонит валы, клонит деревья, свистит травой и ветками, взметает песок. Волны
вздымались немалые, метра на два, а ветра не было. Зрелище захватило меня, я
не вдруг заметил старичка, согнувшегося на склоне дюны. Он был похож на
замшелый пенек, седой, лохматый, в сером плотно облегающем комбинезоне. Он
не обернулся, только тихо сказал - и я сразу узнал глуховатый, протяжный
голос, столько раз слышанный со стереоэкрана:
- Садитесь и помолчим, хорошо?
Молча пристроившись рядом, я искоса поглядел на него. Голос за те
двадцать лет, что "великий Арн" отошел от дел, изменился мало, хотя в нем и
появилась старческая хрипотца, но лица и фигуры я бы не узнал, встреться мы
ненароком: так постарел знаменитый астронавигатор. Седина, и раньше густая в
темных волосах, теперь стала сплошной и желто-золотистой, щеки запали, на
руках вздулись синие жилы, гладкую кожу избугрили узлы. Только нос,
внушительный, как труба, - "на троих создавался, одному достался" - остался
прежним, даже казался крупней на сжавшемся лице. Я описываю так подробно
внешний вид Гамова, увековеченного в тысячах бюстов, в миллионах фотографий,
потому что мне выпало грустное счастье последним видеть его - и он уже мало
походил на свой канонизированный облик.
- Смотрите! - прошептал он, будто боясь громким звуком что-то
спугнуть. - Смотрите, ведь как красиво.
Он показывал на море, и я повернулся к морю. Солнце шло слева, от суши
на воду, весеннее, низкое, и близился вечер, а волны, накатываясь, как бы
вырастали у береговой кромки, и летящая над ними пена еще прибавляла высоты.
И я увидел воистину удивительную картину. Балтика всегда
зеленовато-стальная, летом больше зеленая, зимой больше стальная. Она и
сейчас была такой, когда взгляд охватывал большое пространство, но волны,
вздымавшиеся передо мной, светили полупрозрачно-красным, как крымские
сердолики, эта сумрачная краснота шла изнутри, прорывалась сквозь
поверхностную зеленоватость глубинным жаром. А пена, летевшая над гребнем,
чуть впереди него, была не белой, а розовой, волны, косо мчавшиеся на песок,
шли от солнца, разбивались не всей стеной, но от южного своего конца к
северному, и пена той части волны, что взметывалась на берег, вдруг
прощально ярко вспыхивала. И по всему гребню, по всей его розовой пене, от
одного конца к другому бежал огонь и погасал в отдалении, а на берег
надвигалась новая волна с розовым воротником, и по ней опять бежал от одного
края волны к другому густой огонек.
- Из такой розовой пены родилась Афродита, - сказал я.
- Вот такую же розовую пену мы наблюдали на Кремоне, - тихо отозвался
он. - Там погиб астроинженер Петр Кренстон. И, спасая его, отдали жизни еще
двое. Вы слыхали об этом?
- Кто же не знает о вашей высадке на Кремоне! - ответил я.
Он упер локти в колени, охватил лицо ладонями, не отрывал глаз от
полупрозрачных, как бы раскаленных изнутри волн с розовыми венцами пены. И я
тоже вглядывался в них и слушал грохот воды, и вдыхал пахнущий морем воздух,
и меня заполонило ощущение сродни сладкому дурману: пена, раскатываясь на
песке, превращалась в летящую взвесь, я пил ее и хмелел и, поглощая розовый
туман, сам становился полупрозрачным и красноватым, во мне тлел внутренний