"Чарльз Сноу. Возвращения домой" - читать интересную книгу автора

сосредоточенную, целиком поглощенную своим занятием. Она сидела у
маленького столика, поодаль от камина, и глядела на шахматную доску. На
доске было всего несколько фигур. Это были индийские шахматы, размером
гораздо больше обычных, - подчиняясь минутной прихоти, Шейла купила их год
назад. Судя по всему, она не разбирала партию, а решала какой-то этюд. Она
подняла глаза.
- Ты пришел? Здравствуй! - сказала она. - Ну-ка помоги мне.
Я вздохнул с облегчением и почувствовал себя совершенно счастливым, как
это случалось, когда я заставал ее спокойной. На этот раз мой опасения не
оправдались. Я сел на стул против нее и, когда она, склонив голову, снова
уставилась на высокие фигуры, взглянул на ее лоб, нахмуренный не от
снедавшей ее тревоги, как бывало часто, а просто от напряженной работы
мысли.
- Никак не соображу, - сказала она и улыбнулась мне своими большими,
полными света серыми глазами.
Ей было тридцать три года, всего на несколько месяцев меньше, чем мне.
Но выглядела она гораздо старше. Когда я полюбил ее четырнадцать лет
назад, мужчины считали ее красивой. С тех пор лицо ее изменилось, хотя я,
наблюдавший его больше всех, вероятно, меньше всех замечал эту перемену.
Морщинки, которые были видны у нее на лбу и под глазами еще тогда,
когда она была девушкой, теперь стали глубокими. Красивый, резко
очерченный нос заострился, все лицо, отмеченное печатью горестей, стало
жестче и менее подвижно. Только огромные глаза оставались прежними: они не
разделяли грусти, запечатленной на ее лице, хотя обычно большие глаза
бывают печальными, как у лемура. Даже в самые тяжелые Минуты они
оставались живыми, проницательными, спокойными, и тело ее, в отличие от
исчерченного морщинами, потухшего лица, было сильным, немного тяжелым
телом крупной здоровой и все еще молодой женщины.
Глядя на нее поверх шахматных фигур, я не видел в ней этих перемен, ибо
меня заботило только состояние ее духа. Я замечал малейшую перемену в
выражении ее лица, но не видел того, что было очевидно для других.
Стараясь поддерживать в ней душевное равновесие час за часом, день за
днем, я утратил способность замечать, поправляется ли она, или ей
становится хуже. Я знал лишь, что нынче вечером она оживлена, не отягчена
заботой и что, следовательно, сегодня беспокоиться не о чем. О завтрашнем
же дне я не думал.
Я любил ее всю свою молодость, и, хотя несчастье, обрушившееся на нас,
изменило мое чувство к ней, я все еще ее любил. Когда мы познакомились,
мне казалось, что счастье на ее стороне: она была красива, умна,
обеспечена, а главное - она меня не любила, я же был страстно в нее
влюблен. Это давало ей неограниченную власть надо мною, а я не имел над
ней никакой; это означало, что она может мучить меня годами, может быть
жестока ко мне, как бывают жестоки люди, совершенно равнодушные. Это
означало также, хоть тогда я еще этого не понимал, что из пае двоих больше
заслуживает жалости она. Потому что, как потом выяснилось, она не могла
полюбить не только меня, но и никого другого. Она жаждала любви, старалась
найти человека, которого могла бы полюбить, искала помощи у психиатров и
других врачей. В конце концов, убедившись в бесплодности своих попыток,
она вспомнила обо мне, все еще любившем ее, и позволила жениться на ней.
Конечно, из этого не могло получиться ничего хорошего. Иногда мне