"Леонид Сергеевич Соболев. Воспитание чувства" - читать интересную книгу автора

свете, помимо любви, существует еще и ревность. Он впервые познал это
горькое и обидное чувство. Другой заботится теперь о комиссаре, другой, а не
он, слышит его шутки за обедом, с другим, а не с ним, ведет комиссар
душевный вечерний разговор, прихлебывая чай с консервированным молоком. И уж
конечно, новый вестовой не догадается припрятывать молоко от гостей, не
сумеет накормить комиссара в шторм...
В этом своем горе, ревности и раскаянье Кротких повзрослел. Он стал
сдержаннее, серьезнее и, невольно подражая Филатову, выдерживал паузу, если
гнев или обида требовали немедленного поступка. Крутить папиросу ему не
приходилось - не везде закуришь. Поэтому он приучил себя в этих случаях
шевелить по очереди всеми пальцами (что удобно было делать, даже держа руки
по швам).
Филатова он видел теперь много реже, чем раньше: на официальных
собраниях, иногда - в кают-компании или в кубрике, когда комиссар приходил
туда для беседы. На палубе он старался пристать к кучке людей, обступивших
комиссара, но Филатов говорил с ним, как со всеми, и в глазах его ни разу не
мелькнуло то ласковое тепло и живое любопытство, к которым так привык
Кротких и которых ему так теперь недоставало. И постепенно Филатов, родной и
близкий человек, заменялся в его представлении Филатовым - комиссаром
корабля. Но странное дело: именно теперь Филатов окончательно вошел в его
сердце.
Это была не та мальчишеская, смешная и трогательная, но глуповатая
любовь, которой он горел прежде. Теперь это была новая, глубокая - военная -
любовь.
Черное море показало свой грозный нрав: миноносец нырял в волне, как
подводная лодка, и вся палуба была в ледяной воде и в мокром льду, а в
кубриках днем и ночью ждал горячий кофе, глоток вина и сухие валенки, и
вахту наверху сменяли через час - и Кротких понимал, что это подсказано
комиссаром. На маленькой базе, куда зашли ремонтироваться после шторма, к
трапу подъехала подвода, где лежали восемь барашков, зелень, две гитары,
мандарины и капуста. И люди в косматых шапках ломаным русским языком
спросили, как передать этот маленький подарок храбрым морякам, о которых
рассказывал вчера в колхозе комиссар. В каждом большом и малом событии
корабельной жизни, в разговорах с другими, в бою и в шторме - везде
чувствовал Кротких комиссара, его мысль, его волю, его заботу.
В один из тех смутных дней странной южной зимы, когда солнце греет, а
ветер холоден, все на миноносце с утра ходили молчаливыми и хмурыми: дошло
известие, что немцы взяли Ростов-на-Дону. Мысли, тяжелые и тревожные,
уходили на Кавказ, к нефти, к прерванной линии железной дороги. Люди не
разговаривали друг с другом, дело валилось из рук. Но потом головы стали
подыматься, глаза - блестеть надеждой и ненавистью, руки - работать яростно
и быстро: теперь все говорили о Москве, об ударе наших войск, о том, что
удар этот вот-вот обрушится на врага, и Ростов встал на свое место в сложной
схеме войны. И Кротких с гордостью подумал, что разъяснил это комиссар.
Он стал понимать, почему с таким уважением и любовью говорят о
комиссаре остальные краснофлотцы, мало знающие его в частной, каютной жизни.
Он стал понимать, почему каждый из них готов рискнуть головой, чтобы спасти
в бою комиссара - не просто Филатова, хорошего, честного и отзывчивого
человека, а военного комиссара Филатова, партийную душу и совесть корабля.
По-прежнему стоял Кротких у своего ящика со снарядами, выкладывая их на