"Владимир Соколовский. Облако, золотая полянка (Повесть-сказка в письмах) " - читать интересную книгу автора

он бухнул ногой в дверь и выкинул крысу в темноту. Сел, блаженно улыбаясь, и
начал тереть крестец, приговаривая: "ну, зараза, ну, зараза, помаяла ты
меня..."
И то ли случай этот столь сильно потряс меня, то ли одурманил дедов
чай, заедаемый бутербродами с колбасой диабетической, то ли усталость взяла
верх в организме, но сам не помню: дошел я до кровати или свалился с
табуретки тут же, возле стола?
Проснулся, впрочем, в кровати, но это неважно. Важнее то, что с утра я
приступил к исполнению своих непосредственных служебных обязанностей. День
прошел великолепно: я не только проникся сознанием ответственности своего
дела, не только вошел в круг сослуживцев - людей доброжелательных и
достойных всяческого уважения, но и сам внес некоторую лепту: составил два
ответа на письма пенсионеров, которые товарищ Тюричок, самолично прочитав,
велел отправить почти без переделок. Главное же - записался в библиотеку.
Правда, любимых мною классиков прошлого века в ней не так уж много;
ознакомившись с моими вкусами, библиотекарша сказала, что, к сожалению,
большая часть интересующих меня книг находится на безвозвратном прочтении.
От собраний сочинений, к примеру, остались только последние тома с
содержащимися в них письмами. Я взял письма Тургенева, Льва Толстого, а
также любимого мною классика Гоголя Николая Васильевича. Под свежим
впечатлением от прочитанного, пред светлым ликом гениев и в беспредельном
восхищении чистотой их слога я и позволил себе - невольно, быть может
подражая их стилю, - написать Вам это послание на исходе третьего дня моего
здесь пребывания.
Кстати, о третьем дне: сегодня в город завезли портвейн. По пути на
обед я увидал в очереди возле винного магазина хозяина. Он был трезвый, с
огромной сумкой. Заметив меня, он отделился от очереди, подошел и спросил,
не могу ли я несколько заплатить за квартиру в счет будущего проживания.
Пришлось дать ему пятерку из подъемных. Подходя вечером, после работы, к
дому, я услыхал странные звуки: будто что-то тряслось и гудело. Скрипели
доски, хлопали двери, а из всего этого шума складывалась довольно внятно
незамысловатая мелодия популярной песни "Арлекино". Я удивился, но, увидав
стоящего возле амбара старика, виду не подал. Когда я спросил, в чем тут
дело и почему в окружающую среду врываются посторонние шумы, он покачнулся,
повернулся лицом к огороду и, выбросив руку в направлении бани, прохрипел:
"Вона"! Действительно, звуки доносились оттуда. Я обогнул огород и подошел к
бане. Потрясение ожидало меня: ходила каждая досочка на крыше, на
предбаннике, на дверях... Дотронулся до угла - он тоже визжал, постанывал,
ворочались и бормотали бревна в пазах. И все эти шорохи, писки, визги,
шуршанья и скрипы старого уже, почерневшего дерева необъяснимым образом
складывались во вполне осмысленную мелодию, сочиненную к тому же, как я
слыхал, зарубежным композитором. На окне мелькали какие-то блики,
голубоватое свечение, - игра света удивительно вплеталась в мелодию. Однако,
сколь я ни вглядывался внутрь, источника его так и не обнаружил.
Думаю, что в момент, когда я отходил от бани, мы с хозяином являли
собой картину в общем-то одинаковую: меня тоже шатало из стороны в сторону.
Тем не менее нашел в себе силы подойти к нему и спросить, вложив в вопрос
всю воспитанность, на какую только был способен в этой ситуации:
"Послушайте, дедушка! Что у вас там, в бане, - черти завелись?" Старик
покачнулся, сжал ладонь в кулак и, вознеся его над головой, протрубил: