"Владимир Соколовский. Планида" - читать интересную книгу автора

граждане не выдадут? А вроде не должны - свои все люди, товарищи, можно
сказать. До пристани доберусь - там видно будет!
И пошел Никифор по улице. Квартала не прошел, чувствует - с каждого
крылечка, с каждого окна глазами его цепляют. Закололо в пятках, но ничего:
как шел, так и идет. Обернулся - топают за ним трое. Ребята вроде здешние,
недобро так глядят. Вдруг один - тырк! - в проулок, и бегом прямо к базару,
где над репеинским домом флаг белогвардейский полощется. Понял Крюков - все!
Отгулялся. Остановился, руку в карман опустил, - а наган-то где? Оставил,
оставил у Манюни в голбце, как на присыпок положил, так и забыл, верно.
Поторопился... Парни остановились поодаль, набычились.
- Чево стал? Иди давай, - просипел один.
Никифор огляделся, - нет, не убежать. Догонят - забьют, сволочи! И он,
дрожа от унижения, зашептал, облизывая горячие губы:
- Слышь, ребя... отпустите, а? За-ради Бога! Што я вам сделал, што?
Парни хрипло захохотали: ишь! Краснопузый... Бога спомнил...
Охх-хха-ха!.. Иди, сука, а то... Эй, Гринька! Сюды давай! - замахали они.
Никифор покосил глазами и увидал вывернувшего из-за угла убежавшего раньше
парня с тремя солдатами. Окружили они его - вид строгий, штыки примкнуты -
пошел, ну!
Что народу тут набежало - страсть! Со всех сторон. Галдят вокруг, орут:
председателя поймали! И Бабай, откуда ни возьмись, тут как тут. Подбежал
это, раскорячился, крякнул - бац! - кувырнулся Никифор, сглотнул пару зубов.
А Бабай кряхтит, куражится, глазами по сторонам стреляет - ловко я ево,
шишигу краснопузую! - и опять на Никифора. Спасибо солдатам - штыками стали
Бабая подкалывать, и то насилу отодрали. Так и пошли: впереди Никифор, сзади
солдаты, а позади них толпа любопытная катится. Бабы ревут, мужики
матерятся, ребятишки камнями бросают; Никифора аж перекосило - потеха! Надо
было тебе, Крюков, споначалу понастырнее насчет Манюни-то быть! - сидел бы
сейчас в погребе, тянул молочко.
Однако привели, заводят в бывшее здание укома. На второй этаж. Забежал
солдатик в кабинет, доложил, выходит, кивает Никифору - давай! Заходи.
Зашел. Сидит за евсейчиковым столом поручик. Мундир расстегнул, папироску
курит. Поздоровался приветливо. - Вы, - говорит, - извините, посадить вас не
на что; кресло, правда, стоит, да больно вы, голубчик, грязный. Что, били? -
Так точно, вашбродь! - автоматически произнес Никифор. - А кто бил? Неуж
солдаты? Да я им, мерзавцам... Парамонов! Почему пленный избит? - Виноват,
вашбродь, жители помяли маненько! Не поспели мы. - Ах, вот что! Жители били.
Здоровая реакция народа. Ну, что скажешь? Мы - одно дело, господа, белая
кость, а вот - народ почему не любит вас? Тебя, в частности. Покривился
Никифор, сплюнул кровью: нар-род... - брезгливо так произнес. - Похоже, что
вы, ваше благородие, и слыхом про него не слыхивали, видом его не видывали -
народ-то! Это што ж - сволота, лавошники! Да и - темный у нас люд, мать ево
ети...
Побледнел поручик, глазом задергал. - Ты чего, большевицкая морда,
ругаешься? Ты чего на пол плюешь? Чай, он теперь не народное добро - прошли
твои времена! Парамонов! Позови Оглы. Приводит солдат черного с бритой
башкой, в черкеске. Приступай, Оглы! Что-то я... не в форме согодня.
Принял тут муки Никифор. Первым делом, значит, ковер скатали, чтобы не
обрызгать ненароком, а потом - куражиться начали. Мучить. Как могли
изгилялись. Остальные зубы Никифор сглотал, но не покорился, - даже сознание