"Владимир Соколовский. Планида" - читать интересную книгу автора

Андрюха: чего мне начальство? Али оно крест за тебя навесит? Нужон он мне. А
уж с тебя, друг сердешный, потяну-у я теперя. Штобы завтра была мне бутылка
вина. Шан-пан-скова. Понял? - Понял, - уныло покивал Никифор. Наскреб денег,
отдал солдатам, что в караул по городу ходили, - купате, ребята, шампанского
бутылочку, тошно чегой-то...
Выпил Андрюха при Никифоре всю до донышку, даже капельки не
предложил, - опьянел. - Ну вот што, - говорит, - давай завтра меня к девкам
веди. Фитьфебелю я скажу - мы земляки, - а ты ему подмажь, штобы он нам
увольнения выхлопотал. К девкам поведешь. За свой щет. Да не зыркай, а не то
живо! Господин полковник шутить с тобой не будут! Ишь, зазыркал!
Покрутил-покрутился Никифор назавтра возле начальства - вырвал две
увольнительных. Отправились они с Андрюхой в город. Пришли к одному
"красному фонарю", зашли - только купчишки да аблакаты, супротив солдата
одеты дюже изрядно, - не пустили. Пришли к другому - офицеры прогнали. Вот
тебе и свобода! За што боролись? - злится Андрюха. Наконец набрели на домик
поплоше, в темной переулочке. Зашли. Ну, там уж публика своя: мастеровые,
солдаты, даже один юнкеришко затесался. И очереди почти нет. Сели, выпили с
девицами, чин-чинарем. Андрюха себе девку рыжую, самую толстую углядел.
Потом по кабинетам разошлись. Никифор быстренько, по-солдатски, на ходу
портки натягивая, оттуда выскочил, смотрит - нет еще Андрюхи. Хорошо.
Мамаша, получи за двоих! Мне-то некогда, а друг меня - побудет маненько.
Мамаша в бутылку лезет: плати, кричит, за друга за два часа! - Помилуй,
баушка! - Плати, говорю, а то выгоню его сейчас! Заплатил.
Вышел, встал за угол, закурил; ждет. Часу не прошло - выскакивает
Андрюха, веселый, пьяный; гуда-сюда глянул и затопал по улочке. Никифор за
ним. Услыхал Андрюха его шаги - заоглядывался, быстрее пошел, Тут Крюков
крикнул: Андрей! Обожди! - и пустился к нему бегом. Андрюха остановился,
обрадовался, руки раскинул: Крюков! А я думал - куды ты задевался!.. - и
вдруг по-поросячьи завизжал, увидав наставленный наган.
Добежав до канала, Крюков выбросил "манлихер" в воду - от греха
подальше, осмотрел шинелку на предмет крови - нет, все в порядке, - и пошел
в батальон. Там сказал дежурному офицеру, что ходил с Ракитиным в веселый
дом, он-то по-солдатски, а тот остался: впервой, знать-то, вашбродь, -
ххе...
Назавтра зачитали приказ о запрещении ходить по городу в ночное время
вне строя: ночью большевистскими элементами был застрелен рядовой Ракитин.
Крюкова не подозревали - так, пришел какой-то прапорщик, отобрал показания,
удовлетворенно хмыкая - и все. Времена стояли смутные, бестолковые...
Никифор томился. Дни холодные, в казарме, как в тюрьме, только вечерами
повзводно выгоняли на улицу, и - хруп-хруп! хруп-хруп! - стучали сапоги. В
середине октября стали в парные караулы по городу посылать. Готовились к
чему-то. Сходил Никифор раз в караул, огляделся, понял, что к чему. Пошел в
другой раз. Штык примкнут, подсумок полон. Не зевай, солдат! Рядом - старый
ефрейтор Кузьма Гусев, дома пятеро ребят, а вот туда же - закрутила война,
своего умишка нет - чужим не одолжишься. Супротив офицеров - да вы што! - ни
в жисть. Так и служит у Сыроштана. Письмо от бабы получит - воет на всю
казарму, но - ни-ни! - крепко почтение в задницу вбито... Запорол бы его
штыком - опять ребятишек жалко: пятеро, как-никак! Наконец решился Никифор:
слышь, Кузьма! Ты как обо мне думаешь? Удивился Гусев: да никак. Справный
солдат. - Справный, говоришь? А я ведь, знаешь, тово... Большевик! Опять