"Ив. Соколов-Микитов. Чижикова лавра" - читать интересную книгу автора

с нашею переплетной, наверху, где семейные. Целый день она не выходит.
Большой мне Сотов приятель.
А я вот научился переплетному делу. Мы двое: о. Мефодий и я. Ну, ра-
зумеется, работать приходится больше мне. У о. Мефодия свои дела.
Удивительный это человек.
Теперь мы шрифты приобрели для корешков, русские. Я в этом деле нахо-
жу даже вкус. Главное, чтобы не тесно вязать, и чтобы книга раскрывалась
свободно. Теперь переплеты у нас хоть на выставку.
О. Мефодий принимает заказы. У него знакомства. Всякие у нас заказчи-
ки. Есть и писатель, уж много лет здесь проживает, ему я переплел всю
библиотеку. Очень приятный человек и заплатил. Вообще, книг русских пе-
чатается много, и работа есть. Как-никак, - на кусок хлеба.
Эх, все бы, кажись, хорошо, кабы хоть малая весточка. У меня в России
семья и невеста. Уж я и писал и людей просил. А теперь Россия, что тем-
ная ночь. Уж и не знаю, придется ль увидеть кого.
Очень я скучаю по родине.
Бывает, - хоть головой о косяк. До того вдруг здешнее станет в про-
тивность.
Как-то ездил я в центр города к одному человечку получать за перепле-
ты. Три часа просидел на стуле. Бегают люди, а я сижу. В четвертый раз
так-то. Плюнул и ушел.
Проходил я в тот день по улице, где лучшие магазины. Автомобили, лю-
ди, шум, гам. Непривычному человеку пожалуй не вытерпеть. За зеркальными
стеклами манекенщицы в модных платьях: кофей на столиках, и арапчата при
них в голубых куртках. Правда, товар везде великолепнейший. Я понимаю
толк: до того тут все удивительно, такая прочность. Уж если сапоги - так
это сапоги, если сукно - сукно, гвоздь - гвоздь. Здешняя нитка крепче
нашей крученой веревки. Купишь булку, - в такую завернут бумагу, что не
раздерешь руками.
Вот вижу, у самого края, перед зеркальными окнами, стоит автомобиль.
Длинный, новенький, ясный, весь как чайная ложечка. Внутри обит розовым
шелком. Шоффер в картузе, розовый. За спиной у шоффера, рядом с этакими
часиками, цветы в особой трубке с водою, - белые розы. И сидит в автомо-
биле, завалясь в уголок, девица или дама, мисс или мистрисс, - тоже вся
в розовом и смеется: вечернее солнце ей в открытый ротик заглянуло, -
розовый ротик, розовый язычок, а зубки белые, вострые.
И до того я вдруг возненавидел эту самую мисс или мистрисс, даже пе-
ресохло во рту. Валялась у нас на дворе в навозе березовая зимняя оглоб-
ля. Так я эту оглоблю вдруг вспомнил. Оглоблей бы в розовый ротик!
Так это пришло для меня неожиданно, что я даже испугался себя. Побе-
жал и про себя думаю: вот-те и большевик! Потом-то самому стало смешно.
Очень нас, русских, здесь презирают, и очень это тяжело. Тут-то еще
ничего, тут нас мало. А вот, где глаза намозолили, говорят, очень не
сладко. А за какую такую провинность? Говорят нам: предатели! А кто нам
судья? Да и как ответить, кто предавал, а кто нет. Зачем же всех под
один гребешок.
А тут именно так: - "Русский?" - Русский! Ну, и не впускать его! В
роде, как чумные.
И не приходится спорить. Да и как спорить: кто станет слушать? Пропа-
дешь, - ну, и пропадай на здоровье. Сдыхаешь, - ну, и сдыхай, сделай ми-