"Александр Солженицын. Архипелаг ГУЛАГ, том 1, часть 2" - читать интересную книгу автора

и непременно надо бы КРИЧАТЬ! Кричать, что вы арестованы! что переодетые
злодеи ловят людей! что хватают по ложным доносам! что идет глухая расправа
над миллионами! И слыша такие выкрики много раз на день и во всех частях
города, может быть сограждане наши ощетинились бы? может аресты не стали бы
так легки!?
В 1927-ом году, когда покорность еще не настолько размягчила наши мозги,
на Серпуховской площади днем два чекиста пытались арестовать женщину. Она
схватила фонарный столб, стала кричать, не даваться. Собралась толпа.
(Нужна была такая женщина, но нужна ж была и такая толпа! Прохожие не все
потупили глаза, не все поспешили шмыгнуть мимо!) Расторопные эти ребята
сразу смутились. Они не могут работать при свете общества. Они сели в
автомобиль и бежали. (И тут бы женщине сразу на вокзал и уехать! А она
пошла ночевать домой. И ночью отвезли ее на Лубянку.)
Но с ваших пересохших губ не срывается ни единого звука, и минующая толпа
беспечно принимает вас и ваших палачей за прогуливающихся приятелей.
Сам я много раз имел возможность кричать.
На одиннадцатый день после моего ареста три смершевца-дармоеда,
обремененные четырьмя чемоданами трофеев больше, чем мною (на меня за
долгую дорогу они уже положились), привезли меня на Белорусский вокзал
Москвы. Назывались они спецконвой, на самом деле автоматы только мешали им
тащить четыре тяжелейших чемодана - добро, награбленное в Германии ими
самими и их начальниками из контр-разведки СМЕРШ 2-го Белорусского фронта,
и теперь под предлогом конвоирования меня отвозимое семьям в Отечество.
Пятый чемодан безо всякой охоты тащил я, в нем везлись мои дневники и
творения - улики на меня.
Они все трое не знали города, и я должен был выбирать кратчайшую дорогу к
тюрьме, я сам должен был привести их на Лубянку, на которой они никогда не
были (а я ее путал с министерством иностранных дел).
После суток армейской контр-разведки; после трех суток в контр-разведке
фронтовой, где однокамерники меня уже образовали (в следовательских
обманах, угрозах, битье; в том, что однажды арестованного никогда не
выпускают назад; в неотклонимости десятки) - я чудом вырвался вдруг и вот
уже четыре дня еду как вольный, и среди вольных, хотя бока мои уже лежали
на гнилой соломе у параши,
хотя глаза мои уже видели избитых и бессонных, уши слышали истину, рот
отведал баланды - почему ж я молчу? почему ж я не просвещаю обманутую толпу
в мою последнюю гласную минуту?
Я молчал в польском городе Бродницы - но, может быть, там не понимают
по-русски? Я ни слова не крикнул на улицах Белостока - но, может быть,
поляков это все не касается? Я ни звука не
проронил на станции Волковыск - но она была малолюдна. Я как ни в чем не
бывало шагал с этими разбойниками по минскому перрону - но вокзал еще
разорен. А теперь я ввожу за собой смершевцев в белокупольный круглый
верхний вестибюль метро Белорусского-Радиального, он залит электричеством,
и снизу вверх навстречу нам двумя параллельными эскалаторами поднимаются
густо-уставленные москвичи. Они, кажется, все смотрят на меня! они
бесконечной лентой оттуда, из глубины незнания - тянутся, тянутся, под
сияющий купол ко мне хоть за словечком истины - так что ж я молчу??!..
А у каждого всегда дюжина гладеньких причин, почему он прав, что не
жертвует собой.