"Александр Солженицын. Архипелаг ГУЛаг. Том 2 (части 3 и 4)" - читать интересную книгу автора

Муксалме; да отца Мефодия, засольщика капусты; да отца Самсона, литейщика;
да других подобных полезных отцов. (Им отвели особый от лагеря уголок Кремля
со своим выходом - Сельдяными воротами. Их назвали трудовой коммуной, но в
снисхождение к их полной одурманенности оставили им для молитв Онуфриевскую
церковь на кладбище.)
Так сбылась одна из любимых пословиц, постоянно повторяемая
арестантами: свято место пусто не бывает. Утих колокольный звон, погасли
лампады и свечные столпы, не звучали больше литургии и всенощные, не
бормотался круглосуточный псалтырь, порушились иконостасы (в Преображенском
соборе оставили) - зато отважные чекисты в сверхдолгополых, до самых пят,
шинелях, с особо-отличительными соловецкими чёрными обшлагами и петлицами и
чёрными околышами фуражек без звёзд, приехали в июне 1923 года созидать
образцово-строгий лагерь, гордость рабоче-крестьянской Республики.
Что значит особое назначение еще не было сформулировано и разработано в
инструкциях. Но начальнику соловецкого лагеря Эйхмансу, разумеется,
объяснили на Лубянке устно. А он, приехав на остров, объяснил своим близким
помощникам.

___

Сейчас-то бывших зэков да даже и просто людей 60-х годов рассказом о
Соловках может быть и не удивишь. Но пусть читатель вообразит себя человеком
чеховской и послечеховской России, человеком Серебряного Века нашей
культуры, как назвали 1910-е годы, там воспитанным, ну пусть потрясённым
гражданской войной, - но всё-таки привыкшим к принятым у людей пище,
одежде, взаимному словесному обращению, - и вот тогда да вступит он в
ворота Соловков - в Кемперпункт.8 Это - пересылка в Кеми, унылый, без
деревца, без кустика, Попов остров, соединенный дамбой с материком. Первое,
что он видит в этом голом, грязном загоне - карантинную роту (заключённых
тогда сводили в "роты", еще не была открыта "бригада"), одетую... в мешки!
- в обыкновенные мешки: ноги выходят вниз как из под юбки, а для головы и
рук делаются дырки (ведь и придумать нельзя, но чего не одолеет русская
смекалка!). Этого-то мешка новичок избежит, пока у него есть своя одежда, но
еще и мешков как следует не рассмотрев, он увидит легендарного ротмистра
Курилку.
Курилко (или Белобородов ему на замен) выходит к этапной колонне тоже в
длинной чекистской шинели с устрашающими чёрными обшлагами, которые дико
выглядят на старом русском солдатском сукне - как предвещение смерти. Он
вскакивает на бочку или другую подходящую подмость и обращается к прибывшим
с неожиданной пронзительной яростью: "Э-э-эй! Внима-ни-е! Здесь республика
не со-вец-ка-я, а соловец-ка-я! Усвойте! - нога прокурора еще не ступала на
соловецкую землю! - и не ступит! Знайте! - вы присланы сюда НЕ для
исправления! Горбатого не исправишь! Порядочек будет у нас такой: скажу
"встать" - встанешь, скажу "лечь" - ляжешь! Письма писать домой так: жив,
здоров, всем доволен! точка!.."
Онемев от изумления, слушают именитые дворяне, столичные интеллигенты,
священники, муллы да тёмные среднеазиаты - чего не слыхано и не видано, не
читано никогда. А Курилко, не прогремевший в гражданской войне, но сейчас,
вог этим историческим приёмом вписывая своё имя в летопись всей России, еще
взводится, еще взводится от каждого своего удачного выкрика и оборота, и еще