"Геннадий Солодников. Пристань в сосновом бору" - читать интересную книгу автора

сторожа сходили в недалекую деревню к рыбакам, хорошо посидели с не шибко
разговорчивым бригадиром и принесли на базу мерзлых судаков для ухи.
Сторож к вечеру совсем оттаял, стал свойским человеком, и когда им уже
надо было собираться к электричке, чтобы встретить остальных редакционных
сотрудников и сотрудниц с магнитофоном и баяном, с тяжелыми сумками, мужичок
вдруг до того расчувствовался, что запряг в сани мохнатую казенную лошадь.
Сколько неподдельной радости было у приехавших, особенно у женщин, когда они
увидели заиндевелую лошадку и стали грузиться в широкие скрипучие розвальни!
До Нового года оставалось еще целых четыре часа, но уже с первых этих минут
всех захватило праздничное настроение. Оно не покидало их ни в остатки
вечера, ни ночью - у небольшого костерка возле живой елки, - ни после
недолгого сна в первый день только что родившегося года.

Холод проник под куртку, стал расплываться по разгоряченной спине,
потек студеной струей меж лопатками. Русин повис на палках, сделал на месте
с десяток быстрых шагов, чтоб раскатать лыжи, и побежал по следу, круто
свернувшему в сторону реки. Встречь ему налетел порыв ветра, ожег лицо.
Высокие сосны захрустели застоявшимися суставами, запокряхтывали. А в густом
пушистом подросте посыпало, так посыпало сухой изморозью, что обросало всего
с головы до ног, и он вышел к берегу на яркий свет, словно запорошенный
новогодними елочными блестками. Солнце уже пробилось сквозь морозно-туманную
наволочь и всплыло над лесом. Бронзовели на опушке стволы сосен, четкие
синие тени от них рассыпались веером по просторно голубеющему снегу. Над
незамерзшей посередке темной водой завивались тонкими жгутиками струйки
пара.
Высвеченная солнцем лыжня казалась густо устланной мелкими перьями
птиц, их белым легчайшим пухом. Боязно было ступать по ней, мнилось, что
лыжи не пойдут, споткнутся, облепленные этим пухом. А они, вопреки
опасениям, стремительно скользили, почти бесшумно несли его все дальше и
дальше, вперед, и от этого бега у Русина перехватывало дыхание.
Воздушные волны накатывали на бор плавно, размеренно одна за другой, -
но случались усиленные всплески, своеобразные девятые валы, и тогда по лесу
прокатывался тягучий вздох и вновь все окутывалось белым и дымилось. Когда
Русин нырнул с открытого прибрежного пространства в частый молоденький
сосняк, на него вдруг снова посыпалось - на грудь, на спину, на плечи
полился прохладный поток. Чуть замедлив бег, он запрокинул голову,
прижмурился и подставил лицо под этот ласковый снежный дождь.
Он почти ничего не различал, лыжи сами несли его по глубоко
продавленным ровным следам, но только сейчас Русин с поразительной
отчетливостью увидел все со стороны. И эти насыщенные тени на снегу,
чешуйчатые серо-оранжевые стволы, белые прозрачные шлейфы меж ними, и
конечно же себя - в синих брюках, оранжевой куртке и красной вязаной
шапочке. И еще он поймал себя на том, что пытается запомнить сегодняшнее
утро, запечатлеть его во всей изменчивости, в цвете. И не просто смотрит на
окружающее, а, как бы примеряясь тайком, невольно видит его уже перенесенным
красками на картон или холст. От понимания этого стало и радостно, и грустно
одновременно: значит, жива еще в нем неудовлетворенная жажда творить,
выразить наболевшее хотя бы в этюдах. Но в том-то и беда, что надо было
прежде всего преодолеть сковывающее сопротивление и суметь выразить...