"Владимир Солодовников. Ожидание старого учителя ("Принцип Криницина" #3) " - читать интересную книгу автора

пауза, и это замирание сердца вызывало у нее жуткое ощущение страха смерти и
тошноту. Лежа сейчас в ожидании родов на больничной койке с продавленной
ослабевшей сеткой и проссанным слежавшимся матрацем, Зинаида то мечтала о том, как
она будет нянчиться со своим ребеночком и как беззаветно будет любить его, то вдруг ее
охватывал панический страх. А вдруг она умрет в родах, а ребеночек останется живой
сиротой в чужих нелюбящих и неласковых руках? Лежит Зинаида, ждет то с тоскою, а то
с тревожною радостью своей участи, а рядом на койке храпит роженица с огромным
животом, расставив неприлично-широко свои ноги, согнутые в коленях.
-Ей все нипочем,- с завистью подумала Зинаида.
И вправду, соседка уж пятого собралась рожать, ей родить - что стакан воды выпить.
Зинаиду что-то кольнуло внизу живота, потом стало изредка схватывать и потянуло "на
низ", а под ягодицами стало неожиданно и неприятно мокро. От ощущения, что она
обмочилась со страху, стало ей стыдно ужасно. Схваткообразные боли стали давать себя
знать все чаще, и Зинаида вдруг четко и ясно осознала: то, чего она так ждала и так
боялась, началось, начались роды. Она стала звать акушерку или нянечку, но и без того
слабый ее голос заглушал храп соседки: как ни кричала Зинаида о помощи, но помощи
все не было. "Вот ведь расхрапелась, скважина",- непривычно для себя зло опять
подумала она о соседке. Акушерка пришла-таки: то ли крики Зинаиды услышала, то ли
сама проведать рожениц шла, а как увидела, что меж ног у Зинаиды уж головка плода
начала врезываться, так ее как ветром сдуло - мигом сбегала за врачом. Доставили Зину в
родзал, и, понятное дело, кесарево сечение, рекомендованное докторами, делать уже было
поздно. Зинаида рожала в муках, она всеми силами сдерживала крики и стоны, но боль
пронизывала ее, а от крика становилась полегче. И потом она так устала сдерживать себя
за такую еще короткую свою жизнь, что, наконец, напрочь забыла о своей выдержке и
кричала, как Бог на душу положит: Что-то делали с Зинаидой врач и акушерка, но она
ничего из их действий не ощущала. Слышала только, как врач, акушер-гинеколог Анна
Ивановна с немецкой фамилией Кох, самыми распоследними словами "чехвостила"
акушерку, молоденькую еще совсем, только что закончившую медучилище. Кох орала
отборным благим матом: "Растудыт твою туды в душу мать:". Такого забористого мата
Зинаида, не в парниковых условиях взращенная, и от самых ругливых мужиков в жизни
своей не слыхивала. Кох - высокая, под два метра, женщина с не по-женски крепкими
руками, сама белокурая, с лицом (когда ругалась) некрасивым, от злости - перекошенным.
Схватки у Зинаиды, хоть ты тресни, совсем стали слабыми, а ребенок ни туда-ни сюда. Уж
почти вылезшая мордашка, и без того нерозовая, и совсем синеть стала. Наложили
Зинаиде на живот бинт широкий, а акушерка и нянечка под команды врача - ну давить на
Зинкин живот в начале каждой слабой схватки. Акушерка Люба и нянечка Маня, стоя по
бокам Зинаидиного живота, из сил выбились, помогая родиться ребеночку, но все без
толку. Оттолкнула локтем в сердцах Анна Ивановна акушерку, сама вместе с Маней
давить стала. А акушерке говорит еще: "Смотри, сопля, как давить надо". Акушерка была
и вправду худенькая и бледная, в чем душа только держится. Ну, все, пошел, пошел,
милый. Мальчик! Похлопали его тут и там, ожил, заверещал слабо поначалу, а потом
закричал громко и басом. Понятное дело - мальчик он и есть мальчик! Кох как
выслушала сердце у измученной Зинаиды, так и глаза вытаращила: куда и экстрасистолы
делись! Ровнехонько сердце бьется, шум только, ну, а куда же шуму деться, если больна
Зинаида ревматизмом уж пятнадцать лет и у нее порок сердца?
-Молодец, Зиночка, сама родила, успокойся теперь, милая, - ласково шептала ей
Анна Ивановна Кох,- все хорошо будет, даже без разрывов почти родила, а разрывы эти
мы сейчас тебе так заштопаем, что ничего и не видно будет, хоть снова девочкой тебя
сделаем. Зачарованно смотрит широко открытыми глазищами своими акушерка Любочка
на работу Анны Ивановны, а у той проворно порхают ставшие вдруг нежными пальчики,